– Ох, внучек, внучек… ­Болит у меня сердце. Послушай, не выходи сегодня из дома. Видел во сне, как сокол в короне беспощадно терзал когтями маленькую мышь, и никто не пришел на помощь. Не к добру такие виденья. И ты не поведал мне, кто она!

Старик медленно поднял руку, чтобы снова вцепиться в волосы своего непослушного внука и добиться рассказа о незнакомке, вскружившей голову осиротевшему подростку.

– Ну, дедушка… Отпустишь? – отвлекая внимание, наигранно захныкал Хену, потерся носом о шершавую щеку старика и, не дожидаясь ответа, схватил заранее приготовленный сверток и выскочил на улицу под летевшие вслед угрозы хорошей порки за неуважение к сединам единственного родственника.

Мальчишка бежал вдоль зарослей папируса, разросшегося на илистых берегах Итеру, пока не добрался до свободного от тростника участка, ведущего к воде. Оглядевшись вокруг и убедившись, что никого поблизости нет, развязал большой лоскут ткани, опоясывавший его, бросил рядом со свертком и вошел в теплую воду. Тщательно омыв тело, он подставил мокрую загорелую кожу горячему ветру. Обсохнув, мальчик обернул чистой тканью свои бедра, завязал концы красивым узлом. Глядя на свое отражение в спокойной воде, как мог, расчесал пальцами волосы, подвел глаза черной краской из толченого угля; неторопливо надел на запястья самодельные браслеты из разрезанных стеблей тростника, а на шею – ожерелье из десяти нитей стеклянных бус – подарок возлюбленной. Еще немного повертевшись у кромки воды, как перед зеркалом, и, полюбовавшись собой, Хену взглянул на видневшиеся вдалеке белые крепостные стены Фив, где жила его любимая девочка. Спрятав старую одежду, он побежал в известное только им двоим место среди зарослей тростника. На мгновение мальчик остановился у дикорастущего шиповника, сорвал несколько благоухающих цветков и воткнул их в волосы.