— Они хотят, чтобы ты освободилась.

— Но я свободна. — возражаю я. — Я сижу на крыше и смотрю на небо. Я ещё никогда не была такой свободной.

— Ты понимаешь, о чём я, кроха. — шепчет он, притягивая меня к себе. Олег наклоняет голову и соприкасается со мной лбом. Его левая кисть погружается в мои волосы на затылке, ослабляя едва держащийся хвост. Я чувствую капельки его пота своей кожей. Он горячий. Очень горячий. Запах его одеколона окутывает меня, наполняет легкие. Не знаю, как называется его парфюм, для меня это всегда запах арбузной жвачки. Мой любимый запах. Я не могу дышать носом и приоткрываю губы. Олег выпускает воздух, и я ловлю его выдох. Мы чуть отстраняемся друг от друга, чтобы видеть глаза напротив. Над верхней губой чувствую бисеринки пота — потому что прикосновения Олега словно погружают меня в лаву. Я сипло выдыхаю и облизываю кожу над губами. На языке чувствуется соль. Он следит за движением моего языка. Я прикусываю губу, и Олег не выдерживает — из приоткрытых губ рвётся короткий стон.

«Ты понимаешь, о чём я, кроха.»

Это правда, я понимаю. Иногда я ощущаю это — чувство, будто я застряла в бреши между двух стен, и мне никак не двинуться. Всё становится на свои места: холод, обувь, вечное одиночество на крыше, забытый здесь «Портрет Дориана Грея» в истлевающей обложке. Теперь я понимаю, почему не помню своё утро и наступление темноты. Просто это время для меня не существует. Я умирала с десяти утра до пяти вечера. У меня было семь часов. Каждый день у меня есть семь часов.