Глава первая. Ностальгия.

После событий 1917 года район улицы Пасси в Париже стал русским. Какой он сейчас? Сейчас тут как в центре Манхэттена. Те же магазины: Сефора, Зара, Гэп, тот же отель Бест Вестерн. Есть ли русские? Не думаю, скорее россияне. Русские, уехавшие из России после революции, исчезли в силу возрастных причин. Мало кто из наследников остался русским, как их родители. Таких же русских нет и в Нью Йорке. Бывших советских много, россиян скоро будет больше, чем советских. Количество русских стабилизировалось на нуле, а количество советских стремится к минимуму. От потомков первой волны эмиграции нам передался только дух любви к Родине, причём через тоску в Париже. Они были изгнанниками, советские стали беженцами, а россияне мигрантами-переселенцами. Это большая разница в мотивации переезда.
У меня в Союзе было смешанное чувство к эмигрантам в Париже. С одной стороны, уважать бывшее высшее сословие было особо не за что, большинство из них стали таксистами, официантами и простыми рабочими на заводах Рено. Но все они держались гордо и не стыдились называться русскими. А это привлекает, так как нас учили гордиться не собой, а партией. Писать плохо о социализме я не буду, другие уже много написали и ещё напишут. Не всё так однозначно. Скажу только одно, что любовь к Родине и к социалистической Родине, разные вещи. Первая имеет географический и демографические пределы, а вторая политические. Нынешнее поколение мигрантов-переселенцев ничего не сдерживает от возвращения домой или переезда из одной страны в другую. Появилась свобода, которая ранее была у русских и которой были лишены советские. Совершенно новое время и много людей разбрелось по миру. Я желаю россиянам жить так, как им кажется нужным. Не всегда смена власти это позволяет, скорее, эта смена не должна мешать гражданам быть людьми со свободой исполнения желаний.
В 1973 году я был в Венгрии и случайно встретился с пожилым мужчиной, точнее нас представили друг другу в маленькой православной церкви, которая не принадлежала Московской Епархии. При входе висела надпись “Боже царя храни”. Он был белый офицер. Я первый раз в жизни встретил эмигранта и не простого, а белогвардейца. Общения не получилось, более было улыбок и я ему подарил набор открыток с видом достопримечательностей Ленинграда. У нас не было разногласий, так как оба не представляли жизни друг друга. Оба говорим по русски, а общих тем не было. Его страна исчезла и я её не знал. А что происходит в моей стране, его мало интересовало, в моём изложении. Ему на вид было столько же, сколько мне теперь. В 1991 году я тоже потерял свою страну и с нынешними молодыми людьми из Питера, мне тоже нелегко разговаривать. О жизни в Штатах они имеют информации более, чем я, да и английским языком они овладели лучше меня.
Потом офицер познакомил меня с ещё двумя русскими эмигрантами первой волны Это была пожилая пара бежавшая из Москвы после революции. Мы были люди разных культур и разных цивилизаций. Сейчас я приближаюсь к их культуре, просто жизнь заставила, а от культуры нынешней России я отхожу с каждым годом дальше и дальше.
Мне запали в память, две вещи. Манера разговаривать и манера ходить. Так с достоинством разговаривали мои двоюродные бабушки по папиной линии, интеллигентные старушки, слушавшие в молодости Собинова и Шаляпина. Эти люди на любом языке, в любой стране и в любое время разговаривают и ходят с достоинством. Увы, мне не было привито такое достоинство. Не я был представитель великой страны, а они. Моя страна была просто большая и сильная на тот момент, но не великая. А их исчезнувшая, оставалась великой. Станет ли нынешняя Россия великой? Не уверен, было бы неплохо, если бы она смогла остаться большой для следующих поколений.
Каждый в жизни иногда совершает поступки, которые плохо укладываются в привычный образ жизни. Я не имею в виду заведомо осуждаемые действия за которые приходится краснеть.
Я опять начитался Ивана Бунина, меня захлестнула волна хандры и потянуло снова пройтись по улице Пасси. Потянуло сходить в хорошее кафе и почитать меню на французском. Всё это я могу сделать и в Луизиане, но в Луизиане не будет Полины.
Вы можете устоять против такого текста? Я нет:
“Вдруг его угол осветился, и он увидал безучастно-вежливо подходящую женщину лет тридцати, с черными волосами на прямой пробор и черными глазами, в белом переднике с прошивками и в черном платье.
— Bonsoir, monsieur , — сказала она приятным голосом.
Она показалась ему так хороша, что он смутился и неловко ответил:
— Bonsoir… Но вы ведь русская?
— Русская. Извините, образовалась привычка говорить с гостями по-французски.
— Да разве у вас много бывает французов?
— Довольно много, и все спрашивают непременно зубровку, блины, даже борщ. Вы что-нибудь уже выбрали?
— Нет, тут столько всего… Вы уже сами посоветуйте что-нибудь.
Она стала перечислять заученным тоном:
— Нынче у нас щи флотские, битки по-казацки… можно иметь отбивную телячью котлетку или, если желаете, шашлык по-карски…
— Прекрасно. Будьте добры дать щи и битки.
Она подняла висевший у нее на поясе блокнот и записала на нем кусочком карандаша. Руки у нее были очень белые и благородной формы, платье поношенное, но, видно, из хорошего дома.
— Водочки желаете?
— Охотно. Сырость на дворе ужасная.
— Закусить что прикажете? Есть чудная дунайская сельдь, красная икра недавней получки, коркуновские огурчики малосольные…
Он опять взглянул на нее: очень красив белый передник с прошивками на черном платье, красиво выдаются под ним груди сильной молодой женщины… полные губы не накрашены, но свежи, на голове просто свернутая черная коса, но кожа на белой руке холеная, ногти блестящие и чуть розовые, — виден маникюр…”
Какая печаль охватила мое сердце, не передать. Такого уже нет в современном Париже. И никогда не будет.
-Нечего грустить, этого ты не найдёшь и прекрасно это знаешь, а скучаешь по Полине, — сказал я сам себе вслух.
-Ты не первый раз читаешь этот текст Бунина и не первый раз улетаешь в Париж.
Продолжил я свой монолог- Это моя мантра одинокого русского мужчины, который живет далеко и от Парижа и от Петербурга. Бунин правдивый писатель, я ему верю, из-под его пера не мог выйти Челкаш:
“На третий вечер он спросил:
— Вы любите синема?
Она ответила, ставя на стол мисочку с борщом:
— Иногда бывает интересно.
— Вот теперь идет в синема «Etoile» какой-то, говорят, замечательный фильм. Хотите пойдем посмотрим? У вас есть, конечно, выходные дни?
— Мерси. Я свободна по понедельникам.
— Ну вот и пойдем в понедельник. Нынче что? Суббота? Значит послезавтра. Идет?
— Идет. Завтра вы, очевидно, не придете?
— Нет, еду за город, к знакомым. А почему вы спрашиваете?
— Не знаю… Это странно, но я уж как-то привыкла к вам.
Он благодарно взглянул на нее и покраснел:
— И я к вам. Знаете, на свете так мало счастливых встреч…”
-Мне не хватает счастливых встреч!!! Меня никто не ждёт. Поэтому мне нравится такой тип знакомства. Увы, это всё в прошлом. Оно в прошлом не только Николай Платоныча, но и в моём прошлом. А у вас такого не бывало:
“Не знаю… Это странно, но я уж как-то привыкла к вам.
Он благодарно взглянул на нее и покраснел:
— И я к вам.”
Настоящая ностальгия по России может быть только в Париже. Это международный центр грусти славянофилов. Советские это последнее поколение ностальгии. Россиянам это уже не надо.
Можно было бы погрустить и в Италии, но как нибудь в другой раз. Почитаю Достоевского и улечу в Ливорно, туда, где он работал. Достоевский актуален в любой стране и прочитав его пару романов, просто хочешь сбежать от окружающего дурдома. Фёдор Михайлович умеет открывать глаза на плохое. А плохого много в любой стране.