Но Шако не был расположен к добродетели и проповедям. Он шел под конвоем спутанных его действиями дознавателей, и шел с гордостью, а толпа обращала взгляды ему вслед, перешептывалась и ждала.

            Марк от души наорал на Ларса за нарушение планов, а Ларс от души на всех и каждого, кто попался ему на пути, в том числе и на глупенькую помощницу, которая так некстати высунулась из-за дверей своего кабинета, привлеченная шумом. Помощница заплакала и снова убежала, а Шако заключили в зал допросов.

            А получасом позже Марк укрепился в двух вещах: он оказался прав, предположив, что Шако начнет выдавать имена; и ему не понравилось быть правым.

-Герцог Оберанский дал мне три тысячи золотых монет, чтобы я воздействовал на Судейскую Коллегию, и освободил его сына. Судейской Коллегии хватило двух тысяч… — спокойно вещал Шако, — один из членов Коллегии, а именно – Мариус, был обязан мне за протекцию своего сыну. Разница пошла в мой карман. На другой день Шаторне, известный тем, что не мог никогда отправить достаточно продовольствия в столицу, заплатил мне пятьсот золотых за каждый пуд зерна. Я купил пятьдесят пудов у маркиза Лерна по четыреста золотых за пуд, а по итогу разницу положил в карман и сделал своим моральным должником Шаторне…

            Истории шли одна за другой. Шако рассказывал и рассказывал, словно длинную сказку, и не видел никакой опасности для себя.