– Джим, если ты хочешь искупить свою вину передо мной, возьми ребенка и вырасти его в своей семье, потому что он и твоя семья тоже.

Парень смотрел на меня округлёнными глазами, а потом перевел взгляд на ребенка. Его выражение лица стало более мягким, и он взял дитя на руки. На его устах расплылась блаженная улыбка.

— Я позабочусь о твоем сыне, а ты сможешь приезжать иногда к нам – проговорил парень нежным голосом.

— Нет, Джим. Я не стану приезжать. Если я отпускаю его, то я отпускаю. Я ничего не должна знать о нем, а он ничего не должен знать обо мне. Мы совершенно чужие люди, так как я не могу испытывать к нему материнской любви из-за того, что мне пришлось пережить столько боли, которая непосредственно связана с ним.

Парень смотрит на меня уже с меньшим презрением, но мне плевать. Сейчас в моей голове такая каша, в моем теле столько усталости, а в душе столько страданий, что абсолютно ничего не может ранить меня больше.

Я отступила от ребенка, чтобы больше не смотреть на это маленькое сморщенное личико, чтобы не чувствовать его теплое дыхание. У меня не хватало сил отпускать его без слез. Эти слезы символизировали мои страдания, что я пережила с Дэрэком, они означали мою боль, что я пережила при беременности, и они значили то, что несмотря на все мои старания отгородиться от этого ребенка, к которому я испытывала некую долю отвращения, я не могла остаться к нему равнодушной. В нем текла моя кровь, он вырос во мне, и я его мать, а он мой сын, так что эти слезы обозначали мою маленькую любовь, которую я убиваю.