Причем, Мэтт Марсер мыслил себя уже городским жителем, а, значит, все те песенки, что пели в деревне, про урожай ягод и грибов, песни, созданные для ритма, чтобы махать косой или пропалывать грядки, не годились. Тут нужно было что-то особенное…
Он стал сочинять на ходу – его голос был звонким, и даже тихое его пение слышалось на многие шаги вперед. Мэтт Марсер старательно выводил всё то, что приходило ему в голову:
-Где-то ждёт меня моя краса, Я принесу ей из-за моря чудеса. Подарю ей золотой я дар, Она для сердца – мой пожар…
-Тьфу ты! – Мэтт рассмеялся собственной глупости, — так не поют в городах! Они там выводят что-то серьезное, про короля… про рыцарей его.
Он подумал еще немного и, не сбавляя молодого своего хода, завел по новой:
-Мой король – тем славен он, Что хранит всех предков трон, Что не знает поражений, Ни в любви, ни в сраженьи, Знает только он победу…
Мэтт Марсер для верности пропел последнюю строку пару раз, но так и не придумал достойной рифмы и выругался. И затих, споткнувшись на дороге. Она больше не была пуста, перед ним стояли в лунном свете двое…
***
-Чем добрее человек, тем меньше у него представления о зле людском, — так сказал однажды Друид в их деревне. Мэтт прокрался тайком к нему, подслушал его проповедь, ища ответ на разницу между священником и друидом.
Сейчас же, сидя у дерева, без самого мелкого грошика, Мэтт с горечью думал: неужели он все еще добр? Он – вор, был добр? Был добр настолько, что действительно не имел представления о зле людском и двинулся с монетами по Тракту?
