Но ему начинала нравиться религиозность этих людей, в которой так сильна была нота несуетности и стремления принять мир как некий дар свыше, со всеми его несовершенствами.  Созерцательность, мистицизм этой веры возрождали в его памяти зыбкие образы раннего христианства. Однако он приехал сюда не за верой, и об этом надлежало не забывать.

В тот день он присутствовал на церемонии. Брахманы благословляли паломников и прихожан храма Шивы. Люди клали на алтарь цветы и фрукты, надевали на шею шестирукого божества гирлянды из загадочных белых цветов, похожих на лилии. А во лбу его сиял бриллиант в золотой оправе, тот самый, который стоил стольких мытарств Санджаю и Виджаю.

Когда взгляд Жака Тавернье встретился с чудесным светом, лучившимся от божественного чела, его зрачки расширились, а кожа побледнела. Он склонился в поклоне. Внезапно этот свет стал смыслом его существования. Он должен был унести его с собой, в золотой оправе или без неё.

Вечером, когда толпа начала редеть, он спрятался в дальнем углу храма за изящными преградами  каменных изваяний. Ждать пришлось довольно долго; ему хотелось есть, а порой тянуло в сон. Тавернье нащупал в кармане нож и оставшиеся про запас куски хлеба. Медленно пережевывая, он ждал. Наконец стемнело. Всходила луна.

Брахманы ушли, но Жак знал, что они не покидают храм ни днём, ни ночью. В комнате для сна они продолжили вечернюю молитву и размышления о вечности. Тавернье, волоча ноги, выбрался из своего угла и заковылял к статуе. Он не спешил и готов был потратить целую ночь на то, чтобы извлечь из её головы бриллиант.