Первый и последний случай на моей памяти, когда она призналась в своём вранье – это ее видеозвонок тем поздним вечером, из белых ночей Мурманска в нашу московскую беззвездную темень. Она призналась на следующий день, что ни в какой командировке она не была, что живет в Мурманске, но собирается на днях приехать ко мне.

В последнее я уже не поверил. И когда сообщила точную дату и время – не поверил. И когда писала мне уже из поезда – не верил. И когда поезд подъезжал к Ярославскому вокзалу – всё ещё не верил. Но приехал встречать, дабы совесть была чиста.

У меня екнуло сердце, потому что она все-таки вышла из вагона поезда. Я был почти уверен, что обманет, не приедет…

Мы жили вместе.

Утром я вставал на работу. Умывался, собирался, завтракал, пил кофе. Вера в это время ещё спала, по своей привычке полностью нагишом, едва прикрывшись краем одеяла. В комнате стоял запах перегара. Я заходил, смотрел на неё спящую. Стройные худые ноги, усыпанные родинками, узкие бёдра, маленькая грудь, на которой крупные родинки темного цвета выделялись едва ли не сильнее, чем светло-розовые соски. Я наклонялся к ней, целовал, едва касаясь губами ее нежной, светлой кожи, впадинок, линий. И уползал работать.

Да, именно уползал. Никогда ещё в жизни я не спал столь мизерное количество времени, как в этот месяц. Даже во время сессий в универе мне удавалось урвать больше часов на сон. Дело в том, что Вера каждый день выпивала. Нет, не выпивала – пьянствовала. Нет, не пьянствовала – бухала!