Подружек у него имелось в изобилии, но ни одна не была похожа на Катю. Им он безбожно врал, относясь к ним, как к дешевым куклам, которым от него были нужны только деньги или что-то, что он мог для них сделать. Плюс, как шептался весь поселок, его недюжинные способности в постели… Кате он солгать не мог, а если и делал это в силу какой-то необходимости, то на душе становилось настолько паршиво, что хоть волком вой. Так и зачем ему эти истязания совестью? А еще и ревностью – на Катю зарилось немало мужиков. И тогда он решил постепенно отделаться от нее. Приезжал все реже и реже, ссылаясь на страшную занятость, проблемы дома и прочее, прочее, прочее… Верила она ему или нет, он старался не думать. Ему все равно уезжать из этого поселка, от нее. Так, что подобное поведение казалось ему наилучшим выходом – пусть постепенно привыкнет к его отсутствию, а потом, Бог даст, и вовсе позабудет… Но Катя погибла. Погибла чудовищно, страшно, и Вадим почувствовал, что ее, словно, отобрали у него, лишив той единственной, прятавшейся в самой глубине души надежды на радость и покой. Отделываясь от Кати, стараясь позабыть о ней, он все же, помнил, что она есть, и это стало неким призрачным тылом для него, пусть даже мысли о нем скрывались так далеко… Теперь не было ничего. Вернее, была работа, более или менее престижная, денежная. Была иномарка, разок бабахнутая, но своя. Была московская прописка и масса полезных знакомств, разбитные, шикарные бабенки и легкие на подъем приятели. Его подросший сын, оставшийся жить с матерью, навещал его довольно часто и, похоже не испытывал к отцу обиды… Все, вроде, складывалось неплохо для такого «вольного стрелка», как он. И все же, не хватало чего-то, что исчезло, сгорело вместе с тем маленьким домиком, куда его несло всякий раз, когда хотелось теплоты и ощущения беззаветной, абсолютно бескорыстной преданности, вместе с Катей…