— Ты вся в мурашках, — в голосе человека слышалась улыбка.

— Извините.

То, что она извинилась за такую мелочь, заставило меня оторопеть, даже в глазах на секунду потемнело.

— Так, а теперь… вот так. Нагнись немного. Молодец. Тебе очень это идёт… Очень.

Ева молчала.

Если бы я могла вспотеть, то вспотела бы от сильно бьющегося сердца. Я не знала, что именно там происходит, но чуяла запах крови сильнее, чем обычно. Затем услышала щелчки работающей камеры.

— Вот так… вот так, — повторял незнакомец. — Теперь возьми лезвие… да. Посмотри вверх, — снова щелчок.

Он говорил, задыхаясь. Дыхание изменяло ему. Не знаю, что он видел и что фотографировал, но это вызывало в нём сильное возбуждение. Через час он тяжело выдохнул, застонал.

— Да, — прошептал он, весь дрожа, — наконец-то… Ты моя хорошая, — я услышала звук поцелуя. — Можешь одеваться. И… перебинтуйся хорошо, ладно?

— Конечно, — голос Евы больше похож на шёпот — сухой и бесстрастный, почти механический. Евы не существует. Она не здесь, но гостя это не волнует. Никого не волнует.

Затем я услышала, как гость вышел ближе к прихожей.

— Что ж. Я покидаю вас до следующего раза.

— Хорошо, будем ждать, — в голосе женщины, которая встретила Еву в квартире, слышалась искренняя весёлость умелого продавца, пытающегося угодить клиенту.

Я перебежала тенью на этаж выше, чтобы дать гостю выйти из квартиры. Им оказался невысокий господин — сильно облысевший, дорого одетый. У него был красный нос, словно он много плакал или пил. От него пахло сексом, спермой, возбуждением, и это странно смотрелось с официальным стилем его одежды — фирменное осеннее пальто, ботинки из натуральной кожи, чёрная шляпа с полями. Лицо у него было довольное и доброе, но в нём чувствовалась туповатость, свойственная сытым животным.