Мэтт Марсер стал из тихого мальчика вором, из вора мастером на все руки (только Моргана, как минимум, заставала его за вязанием, вырезанием игрушек из дерева и сочинением частушек), а потом поднялся до придворного священника Мелеаганта.

            Мэтт был не похож на всех священников. Он никого не загонял на службу или исповедь, не прочь был пошутить и смело высказывал своё мнение. Его любили прихожане, его не понимал, но тянулся к нему двор. Даже Мелеагант его, кажется, уважал, во всяком случае, сказал как-то, что не знает, чего Мэтт заслуживает больше: виселицы или благодарностей?  И добавил, что теряется, впервые теряется от мотивов и поступков человеческих. А чтобы Мелеагант, и признался в том, что зашёл в тупик?.. тут, пожалуй, можно было и удивить народ. Но народ не знал об этих словах.

            Мэтт был немолод, но по-юношески лукав и даже чуть романтичен, что, однако, перемешивалось с насмешливостью и даже циничностью, а потом вливалось в милосердие и добродетель. В нём смешались сразу два человека, и, откровенно говоря, Мэтт мог стать кем угодно: от великого разбойника, до мятежника; от портного до короля.

            Но сейчас он был священником.

–Чего? – спросила Моргана, когда Мэтт посмел вторгнуться в её мысли.

–Я только хотел засвидетельствовать вам своё почтение и попросить вас быть тише, – священник смотрел на неё спокойно, без страха, гнева и насмешки.