Я пишу тебе и чувствую себя дома, хотя бы сердцем. Я представляю, как стою рядом с тобой, созерцая прелестное утро, залитое янтарным солнечным светом, даже чувствую запах наших с тобой любимых фиалок, представляя, как ветер захлестывает на берег беспокойные волны, превращающиеся в густую пену. Я так скучаю по тебе, по твоей сияющей улыбке, соломенным косам, разлетающимся по ветру. Помню, когда ты была еще совсем юна (О это было еще до войны!), ты носила чудесные белые платья, которые словно окрыляли тебя. В них ты казалась мне ангелочком. Возможно, это привычка уже осталась для тебя далеко в прошлом, но я все равно представляю тебя тем беззаботным ребенком, который так любил задавать вопросы, зная, что я вряд ли смогу ответить, разве что горько улыбнуться. <…>

Должно быть, ты так же скучаешь по мне, ведь мы с детства были неразлучны. Но теперь, когда все самое страшное позади, уже ничто не сумеет нарушить нашего покоя. Обещаю, что мы будем вместе в скором времени. Знаешь, на самом деле оно быстротечно, даже слишком. Потому, давай наслаждаться каждой прожитой минутой. С нетерпением жду нашей встречи,

Роберт»

Привычка носить белые платья не исчезла, я по-прежнему хотела бы задавать ему вопросы, даже зная о том, что он нем (к сожалению, с смертью родителей под землю ушел и его голос), однако наши бренные тела больше не встретились. В тот день я была безумно счастливой, но уже на следующей неделе я получила телеграмму, извещающую о том, что брат умер, подхватив лихорадку. Говорили, что он все время собирался домой, буквально бредил этой затеей, но когда, казалось бы, уже пошел на поправку, подхватил этот сильный недуг. Впрочем, о подобном исходе его настоятельно предупреждали, и он знал, что жить ему осталось не так много. Ранения были слишком большими, и его слабый организм не сумел перенести столь огромную нагрузку. Телеграмма была от его товарища и лечащего врача — Джозефа Переса. Будучи человеком сострадающим, он пожелал известить меня о том, что перед тем, как испустить свой последний вздох, он, ослабший и обессиленный, произнес мое имя, да так ласково, что удивление врачей смешалось с ужасающей горечью.