Тогда я читала его последнее письмо. Я закончила свою первую картину, которую писала для него и которую он так и не смог увидеть, как бы мы с ним того ни желали. Я сидела в беседке у своего пляжного домика, перебирая отцовские кисти и тюбики с масляной краской. Мастихин плавно плыл по холсту, будто был продолжением моей руки. В лучах палящего солнца, еще не наделённых жаром знойного майского дня, я находила для себя надежду на прекрасное будущее. Война кончилась, оставаясь далеко позади, мы с братом могли жить в безопасности, вдали от шумного города, вдали от людей, снующих перед глазами. Это была наша детская мечта, которая уже почти исполнилась. После смерти родители оставили нам небольшой домик у моря. Он был беден, но нам его вполне хватало. Мы оживляли его не роскошью, а уютом, душевной теплотой и безграничной любовью. Цветы обрамляли беседку. Они красовались и на подоконниках, в саду, на небольшом балкончике. От них всегда исходил приятный легкий аромат, порой опьяняющий меня своими медовыми нотками.

В саду же, около главной мощеной дорожки, росли прекрасные алые розы. По утрам, когда цветы покрывались росой, капельки воды на их пышных бутонах казались маленькими хрусталиками. Они всегда переливались яркими красками, поглощая в себя цвет нежных лепестков. Это были любимые цветы моего брата, я посадила их специально для него. Помню, как мы смотрели на них вместе, как он разглядывал их взглядом, полным неподдельного восхищения. Быть может, дар видеть прекрасное в самых обычных вещах ему достался от покойных родителей в куда большей степени, чем мне, однако, он никогда не отображал этого на холсте, как делала это я. Он считал, что красота, потаенная в душе, куда важнее той, которую можно созерцать.