И он воспользовался своим правом на пощечину.

-Вы разрешили мне, ваша светлость, много лет назад, — напомнил Эжон, — вы перешли черту, зарвались. Вы кутили и вам это прощали, но эта девушка…зачем?

-Я люблю ее, — просто ответил граф, как будто бы не было никакой пощечины.

-Что сказала бы ваша мать! А отец? Что вы делаете? Такого не позволяет себе даже принц Филипп! Это скандал, это…

-Молчи, — оборвал его граф. – Ты слуга. Вот и служи мне. Подумай, как это можно использовать, что я могу сделать для тебя, чтобы ты служил мне преданно, как и раньше. А эта девушка…кто ее вспомнит? Красавицей больше, красавицей меньше. Эта – моя!

            Эжон постоял ещё минуты три, наблюдая за тем, как закрывается наверху лестницы маленькая дверца, запечатывая Ленуту в плену графа Маоласа, и подумал вдруг, что ему, в принципе, неважно. Вспыхнувший гнев легко уходил, оставляя после себя лишь усталость.

            Разве мало совершил он уже отвратительных поступков во имя Маоласа? Разве мало было в его руках тайн и подлости? Тайной больше, тайной меньше…что изменится? Небо падет? Так пало бы уже.

            Эжон поколебался еще недолго, но колебание его было не между желанием броситься на графа и требовать освобождение Ленуты и службой ему, а между желанием поспать или перекусить чего-нибудь легкого…

            В конце концов, Эжон решил, что лучше сначала укрепит графа в своей преданности, потом перекусит, а потом приляжет. До Ленуты ему уже не было дела. Ничего от ее облика не осталось даже в его памяти.