-Эжон, вина!
-Не трогайся с места, Эжон, во имя всех матерей!
Но Эжон был умным человеком. Он посмотрел на графиню, посмотрел на ее сына, тяжело вздохнул и с драматичностью, которую перенимал, наблюдая за Дору, откупорил кувшин и залпом осушил его. Вино оказалось терпким, явно терпким, и больно сжало горло, к тому же – крепкость неприятно обожгла желудок, и Эжону – непривыкшему к вину по собственным принципам, захотелось опустошить желудок.
Но графиня вдруг нашла в себе силы улыбнуться, а Дору расхохотался. Он был молод, весел и желал праздника, и выходка слуги развеселила его.
Конфликт был сглажен.
***
Здоровье графини подрывали споры с сыном, ежедневные стычки по поводу и без. Она желала ему блага и не могла выносить того, как он, по ее мнению, растрачивает свою молодую жизнь и энергию, предпочитая кутить, все больше погружаясь в мир, где богатство и связи значили больше долга и сердца.
Графиня не могла этого выносить и организм, словно покоряясь её желанию, ослабел, и вскоре она слегла с жаром, и, прометавшись три дня в бреду, отошла.
Дору не отходил от матери три дня, и Эжон даже успел подумать, что молодой граф образумится и сейчас изменится, сломленный смертью матери. Но Дору поплакал, погоревал пару дней, а затем заявил:
-Мне нужно разогнать тоску. Я уеду на пару дней.
Видимо, в лице Эжона что-то проскользнуло, да и, похоже, в самом Дору было внимание к тем, кто окружает его много лет, и граф спросил: