Жители маленького провинциального городка L страстно любили театр. Откуда пошла эта любовь никто не помнил, однако влечение к театральному искусству передавалось через много поколений. В театр ходили не менее раза в неделю, а затем весь город с упоением обсуждал новые спектакли.
Большой театр с профессиональными актерами был всего один, а вот любительских – сколько душе угодно. Для многих жителей это была и дополнительная работа, и любимое дело, и отдушина.
В городке, как полагается, каждый месяц выходил журнал о театре: в нем печатали программки, рецензии, интервью с актерами, сообщалось о планах на будущие постановки. Главным редактором являлся самый настоящий театральный Критик. Он был уже в зрелом возрасте, профессионален и компетентен: всю жизнь он посвятил изучению театра. В журнале он регулярно публиковал свои, как он их называл «бескомпромиссные» обзоры на спектакли.
Критик был строг, но справедлив. И «любителей» судил также как профессионалов. Они же выходят на сцену! Перед настоящими зрителями! Как бы то ни было, актер должен быть профи на сцене.
Случалось, он писал поистине разгромные рецензии.
— Зачем ты так с ними? – качали головами коллеги из других журналов, — Они не профессионалы, но они так старались. Были так искренни.
— Вздор, – холодно отвечал Критик, — Один ужасно переигрывал. У второго руки ходили ходуном. Третий путал слова. Да и вся постановка слабее некуда. Не было ничего, за что можно было бы похвалить. Я не могу писать неправду.
Однажды Критик пришел на спектакль, который уже успел изрядно похвалить его «чересчур восторженный» коллега. Главную роль играла пожилая женщина. Играла – это не то слово, которое применил бы Критик. Натужно изображала. Самозабвенно фальшивила. Врала в самой примитивной манере. Смотреть на нее было мучением и, не дожидаясь окончания постановки, Критик гордо поднялся со своего места в первом ряду и удалился из зала.
Вечером, ведомый праведным гневом, он написал рецензию на спектакль и тут же отправил ее в печать.
— Я не желаю слушать шамкающих старух, которые врут на сцене так безыскусно и нагло, – писал он, — Я не приемлю вранье, ни на сцене, ни в жизни. И никто не заставит меня говорит неправду.
Той же ночью ему приснился сон: молодая и привлекательная женщина играла на сцене в том ужасном спектакле. Она была воплощением женственности и актерского таланта. Внезапно она оборвала свой монолог на середине, подошла к краю сцены и приблизилась к Критику, сидящему в первом ряду.
— Критик, — позвала она его, — эй, Критик, посмотри на меня.
— Я смотрю на тебя, — отвечал он словно завороженный.
— Что ты видишь?
— Красоту. Талант. Совершенство.
— Как тебе сегодняшний новый спектакль?
— Отвратительно. Душераздирающе. В главной роли – актриса, дурнее которой не сыщешь.
— Она волновалась?
— Ее голос дрожал и срывался. К тому же она шепелявила.
— Какая она была?
— Обыкновенная старуха, которой пора думать о переходе в иной мир, а не о высоком искусстве.
— Ты жесток, Критик.
— Я не жесток, я всегда говорю только правду.
— Ах, правду… В таком случае я хочу вознаградить тебя, Критик. И сделать тебе особенный подарок. Отныне ты сможешь говорить и писать только ложь. Что бы ты ни хотел сказать, из твоего рта или из-под твоего пера будет выходить все в точности наоборот.
Женщина улыбнулась ему, и в ее улыбке он увидел все лицемерие мира.
Критик проснулся от своего беззвучного крика. Рядом умиротворенно спала его жена. Та женщина была на нее похожа… Слава богу, это был всего лишь сон.
В утреннем номере журнала он с удовлетворением отметил свою статью на первых страницах. Немного пролистал вперед и почему-то обратил внимание на крохотную заметку-некролог: этой ночью скончалась какая-то неизвестная актриса в возрасте 80-ти лет.
На следующий день Критик был в ярости. Он не находил себе места: что бы он не взялся писать, из-под его руки лилась какая-то тарабарщина. Ересь. Черное превращалось в белое, а белое в черное. Задуманная статья о блестящем актере прошлых лет превращалась на бумаге в ручей омерзительных пасквилей. Зато рецензия на очередной бесталанный «капустник» оборачивалась экзальтацией и ликованием.
В порыве гнева Критик разгромил свой кабинет. Ему всегда казалось, что правда и только правда добродетельна. И ни к чему все эти разговоры о потенциале и стараниях. В конце концов, только правда помогает людям стать лучше, и он всегда оказывал услугу нерадивым «любителям», говоря им открыто об их слабых местах. Это был его долг в мире, где большинство лицемерно и беззастенчиво подслащивают правду, а иные и вовсе не в состоянии ее говорить.
То, что произошло с ним, было нелепостью. Испытанием. Проклятьем. Но Критик решил идти до конца: он останется в своем ремесле и будет писать. Пускай его рука предательски выводит гнусную ложь. Пускай он будет мучеником в борьбе за правду. Рано или поздно, но правда восторжествует в этом театре абсурда.
Теперь в своих рецензиях он восхвалял молодых и неопытных. Пел оды храбрости всем, кто выходил на сцену. Заик его рука превращала в прирожденных ораторов. Серых мышек в ярких и выразительных красавиц. Неуверенных в себе в победоносцев и триумфаторов.
С болезненным и сумасшедшим остервенением Критик еще больше времени посвящал своей работе. Его и без того непростой характер стал невыносим. Он был постоянно зол, раздражен и недоволен. Постепенно он утратил близкие отношения со своей женой со своими двумя сыновьями. Однажды они просто ушли, не в силах жить в одном доме с Критиком.
Шли годы. Многие молодые актёры стали за это время выдающимися профессионалами. И чуть ли не каждый упоминал Критика, который сумел разглядеть их потенциал и заставил их поверить в себя. Городок расцветал и становился колыбелью все большего числа великих актеров современности.
Критик слушал это вранье и свирепел. Ему хотелось разодрать свое горло и кричать о вопиющей неправде. Он уже не желал писать, но ноги сами несли его в театр, а по ночам, когда Критик забывался сном, рука сама выводила на бумаге новые рецензии.
Спустя много лет ему снова приснилась та женщина, одарившая его страшным проклятьем. Но теперь она состарилась и грустно смотрела на Критика своими белесыми глазами.
— Здравствуй, Критик. Вижу, ты теперь также стар, как и я тогда, когда ты увидел меня в спектакле. Ты знаешь, я всю жизнь мечтала о сцене. Но чего-то боялась. Мне исполнялось 40, 50, 60, и я все глубже хоронила свою мечту. Когда мне исполнилось 80, я, наконец, поняла, что нечего больше бояться. И я исполнила свою мечту — вышла на сцену. То был мой второй спектакль, и я собиралась сыграть его еще лучше, чем первый. Но я увидела тебя в первом ряду. Тебя, так яростно и бескомпромиссно режущего свою правду. Ты был воплощением всех моих страхов. И я всё-таки испугалась. Мой язык перестал меня слушаться. Мое тело забилось в невидимых конвульсиях. Когда ты вышел, я все поняла. И это сломило меня… И всё-таки, знаешь, что Критик? Премьерный спектакль я сыграла блестяще. И тот день был счастливейшим в моей жизни. Был ли ты когда-нибудь счастлив, Критик?
Критик гордо молчал. Он знал, что открыв рот, скажет неправду.
— Был ли ты счастлив, кичась своей правдой? – продолжала женщина, — Говорят, красота в глазах смотрящего. Но и правда находится там же. Что есть правда, если она отнимает жизнь? И что есть неправда, если она жизнь зажигает? Что есть правда в театре, пристанище фигляров, жаждущих прожить чужие жизни? В чем правда автора пьесы, который бессонными ночами со страстью сумасшедшего записывает историю людей, которых не было на свете? Какова будет правда зрителей, которые поверят в этот коварный обман и проживут его со всеми эмоциями и чувствами, на которые способны?
Критик оставался безмолвным, слова женщины хлестали его по морщинистым щекам. В его памяти болезненно шевельнулся осколок – старое, заветревшееся воспоминание, как мама впервые повела его в театр. И как маленький мальчик торжественно произнес клятву служить театру всю свою жизнь.
Критик поднял глаза и увидел, что женщина перед ним преобразилась. Она была прекрасной и юной, как его жена в их первую встречу. Он не видел ее и сыновей много лет…
— Я возвращаю тебе твою правду, Критик. Можешь использовать ее как раньше. Можешь снова писать рецензии. Восторженные или оскверняющие. Рождающие или разящие насмерть. А можешь разыскать свою семью и сказать им, наконец, как ты любишь их. Если это правда – они вернутся к тебе. У тебя есть еще время, чтобы счастливо дожить с ними свой век. Верни их. Потому что сказать о своих чувствах тому, кто тебе дорог – единственная правда, которая всегда дает жизнь.
