У Печорского не было ни болезней, что смогли бы забрать жизнь скоропалительно, ни детей, что забрали бы ещё больше.  

Ему исполнилось больше тридцати на прошлой неделе, он выпил пару рюмок в кабаке, решив что пора бы и новую машинку купить, а то скоро зима, и всем будут нужны подштанники, а кто кроме него их сможет сшить.  

Невозможная дремота навалилась на него, пока он курил самокрутку, решив, что терять особо нечего, а уж тем более, кто с ним здесь что-то сделает, Печорский завалился ровно на щебень, подкладывая руку под голову, думая, как хорошо будет, если кому-то нужен будет бушлат. Он сшил бы, да так сшил, что даже городские портные не смогли. А что он, он сам научился, и сам всю жизнь шил на всю семью, и на весь городок, деньги начал просить не давно, и то, потому что за пьянство выгнали со станции… 

Сестра Мария зашла в здание без четверти пять, другие сёстры рьяно что-то обсуждали, но стоило ей приблизиться, они замолкли.  

«Печорского привезли» — раздалось где-то слева.  

Все сразу побежали к приемному отделению, в то время как три медбрата заносили неподвижного мужчина, раздетого до трусов, всего в крови. Он попытался открыть глаза, но что-то пошло не так, из-за чего он уверенно провалился обратно в перину неосознанного.  

«Бушлат! Они сняли с меня бушлат, Маша!» — Печорский стоял в больничном платье, с зашитой головой в двух местах, крича на сестру Марию, пока она перебинтовала ему руку, аккуратно, стараясь не задеть его головы.