Эх, бабы, бабы! Поотрывать бы вам ваши болтливые языки! Но что же мы делать-то будем темными зимними вечерами, когда в печке потрескивают дрова, а за окном завывает февральская метель? Только и остается что говорить с вами, глядя на огонь в печи, вспоминая молодые годы и минувшие события.
…В общем поздней ночью, когда партизаны с двуручными пилами на перевес встретились и крадучись направились к бревну, их план, благодаря болтливости жен, уже был провален.
—Цыц ты, лярва! —шепотом шуганул, вздумавшую их облаять собачонку, дед Ерёма. —Поспешай Федот!
—Куды тут пофпешать-то! —уныло ответил тот и подвинулся на тропе.
С пригорка, на котором они стояли, в свете единственной лампочки над дверью сельпо, открывалась картина! Все, кто ещё мог держать пилы и топоры, были здесь. Почитай вся деревня, орудуя инструментом пилила дерево и растаскивала его по частям.
—Ах вы…курвы! —дурным голосом, вне себя от обиды, закричал Ерёма бросаясь в толпу. —Дайте хоть на мальчонку одно полено! Ироды!
—И мне! —шипел сзади дед Федот, —это я ить перфый придумал!
Визг бензопилы председателя заглушил его последние слова. К утру, о дереве напоминала только куча опилок, да пара никому не сгодившихся веток.
     Вот и все! Понаделали, конечно, некоторые себе кукол. Ерёма, Федот, председатель. Да боль менее живая у Захарыча вышла. Но только вялая какая-то, не в пример бревну. Ванька-то Хромой, слышь-ка, часто возле сосны толкался, все музыку слушал по приемнику, а как уехал в прошлом году, так и дерево сохнуть стало, словно баба по другу сердешному.
Я вот, думаю, в дереве сила была какая-то. А как растащили все по кускам, тут она конечно и ослабла. Отвалившаяся ветка сама по себе жить уже не может. А председателев малец месяц у него на столе дыроколом трудился. Нос-то длинный Митрий ему выстругал. Но потом, и он весь вышел.
Так что вранье это всё,… про Буратину-то!