Кельвин подумал, что Эби вернулась вечером к нему в трейлер, но вместо неё он увидел мать Проспера. Когда та вошла, Кельвин достаточно продолжительно с растерянностью смотрел на неё, не понимая, почему он не узнаёт Эбигейл. Рейчел смутилась от такого взгляда. И когда Рейчел смутилась, Кельвин очнулся:

— Ах, это ты?

Перед ним стояла сухощавая женщина лет тридцати в ковбойской шляпе, в синих облегающих джинсах. На лёгкую не по сезону курточку спадали воздушные локоны. Из-за густых ресниц с точёными бровями на Кельвина выглядывала пара зелёных глаз. Взгляд с фальшивой пластиковой любовью. Держалась Рейчел с усилием и долго выдерживать скуку не собиралась.

— Как ты, Кельвин?

Видя, что вопрос недвусмысленный, он ответил непредвзято:

— Жизнь была и вот уходит, а я не в силах удержать её.

— Опять бичуешь? Сейчас время сильных.

— Время сильных было всегда.

— Ты же веришь в Бога!

— Верить в бога или не верить – разницы нет никакой.

— Может быть. — Рейчел стала осматривать трейлер. Губами и языком она сделала розовый пузырь, что, когда он лопнул, то прикрепился к кончику её вздёрнутого носа. — У нас один поставщик был такой. Хороший дом, машина, пенсионные накопления. И всё это он собирался отдать городу. — Носком сапожка она слегка подталкивала паровозик. — Ты вот тоже: с виду патриот, а если копнуть, то жалок.

— Это к чему ты? – Кельвин старался держаться спокойно.

— Чистота, никаких сорняков, подстриженная трава… да всем этим фрикам из парка пофиг! Лучше посмотри, что ты оставишь после себя. Весь этот хлам?! Всю эту коллекционную дребедень?!

— Это отдых для меня, способ соединиться…

— … способ соединиться с таким же трейлерным мусором!.. А дети? Думаешь, я про них не знаю? Ты с ними уже лет, как…

— Зачем ты пришла?

— …как лет двадцать назад… даже не знаешь, сколько у тебя внуков… а, может, и правнуков… Так что, жалко мне тебя, дедушка: от своих обид ты сам обрёк себя на одиночество… Короче, я пришла поговорить о Проспере, – поменялась в лице Рейчел.

— О Проспере?

— Да. Прекрати захламлять ему мозги. Он становится невыносимым. Ему рано ещё думать о смерти. А чего стоит эта его фраза: «Иисус Христос, когда воскрес, глубоко в душе занимался сатирой».

— Что с ним?

— Это что с тобой, Кельвин? Ты учишь его, чему их в школе не учат.

— А чему их учат в школе? – спросил тогда Кельвин.

— В общем, я запрещаю тебе общаться с моим сыном, иначе жди неприятности.

Старик тяжело и медленно опустился, когда Рейчел, злобливо осклабившись, – из трейлера успела выпорхнуть.

— Ты не можешь мне запретить! – заорал он ей вслед, но услышал от неё из глубины парка:

— Ты не Иисус Христос!!

— Меня не будет, так что же будет?! – артачился старик, уставившись в пустоту. — Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет? Во всём, что я делаю, я вижу услугу людям, которые мне не безразличны.

На полу Кельвин просидел всю ночь. Он перебирал в голове свою жизнь, в которой видел всяких лакеев, потом жену, потом своих детей, потом доктора, – каждое их движение, каждое их слово подтверждало для него ужасную истину, открывшуюся ему. Он в них видел себя, всё то, чем он жил, и ясно видел, что всё это было не то, всё это был ужасный огромный обман, закрывающий и жизнь, и смерть. А на утро он встал, оделся и отправился на пруд, прихватив с собой верёвку.