Кельвин прикрылся конопляным пледом, когда внутрь нахлынул морозный воздух. Втащив шуршащие пакеты, знакомая женщина лет семидесяти поставила их на то, что раньше называлось паркетной доской. Разгибая спину, она долго не могла нащупать висевшие в гардеробе плечики; всё же их нащупав, она сказала:

— А ножки от дивана у тебя в пол ушли… это тоже от набега? — Женщина прикрыла скрипящую дверь и прошла в гостиную. Бросив взгляд на обширную коллекцию пластинок и лежащие рядом сугробы лекарств, она, отогревая руки, присела на надувную кушетку, воздух в которой перетёк к изголовью. — И прекращай пугать немытой посудой Шопена, слышишь?

— Вода из Аш Суомп Брук, а там пруд – Грязный.

В глазах Кельвина было прежнее озорство. Его сестра Эби помогала ему по хозяйству и взамен ничего не просила. Она потянулась, чтобы выключить проигрыватель, но брат перехватил её ледяные пальцы.

Внешне спокойная и уравновешенная Эбигейл была наделена предприимчивостью и свободомыслием. Стоило ей зацепиться за какую-нибудь стоящую вещь, как она тут же спонтанно начинала действовать. Благодаря её актам храбрости, гирляндами её брата должны были украсить городскую ратушу, включая центральную библиотеку и депо.

— Опять Проспер приходил? – спросила она.

— Как ты решила?

— Книги.

— Опять печка в машине?

— Как ты решил?

— Руки.

Между индейкой и луком-пореем Эби нащупала кассовый чек: протянула его Кельвину. Тот, примяв его на ломберном столике, надел очки и достал откуда-то коробку из-под обуви. Проверив, или сделав вид, что сумма в чеке бьётся, неугомонный старик смешал всё с ворохом и – закрыл коробку.

— Для чего ты их сохраняешь, если у тебя всё равно нет компьютера? – спросила Эбигейл.

— Для того, чтобы налоговое управление не заподозрило меня в том, что я их подделываю.

Кельвин работал на зерновой мельнице в соседнем штате, пока её не закрыли, после чего он стал задумываться, куда вложить деньги. Всю жизнь он соблюдал налоговый кодекс. По его мнению, государство предлагало лазейку. При проверке можно было вообще сослаться на то, что чеки давно выцвели, поэтому некоторые суммы не задекларированы. Поговаривали, что он сделал небольшое состояние на бегах борзых. Другие говорили, что он присматривался к сомнительному пластиковому бетону. Его лучший друг Тори Эбенезейл часто видел его возле ручья, где он изучал финансовые публикации.

Кельвин рассматривал перед собой нетронутое блюдо, водя по тарелке картофельным ломтиком.

— Я не могу привыкнуть.

Эбигейл перестала жевать. С острым подбородком, с прямой осанкой и прижатыми к телу локтями, за той же откидной дощечкой, с вилкой и ножом, словно в ресторане, она не спеша проглотила кусок бифштекса:

— К чему? – спросила она, запив лимонным соком.

— Что я умираю.

Эби решила увести разговор, поинтересовавшись:

— Как твоя газонокосилка?..

— Тебе что-нибудь ещё нужно? — Кельвин перехватил её вопрос, как будто предчувствуя такой сценарий. Он всегда интересовался, нужно ли что-нибудь сестре. Женщина, в глазах которой была подчёркнутая проницательность, пощекотала его за белёсый подбородок.

— Твоя бородка, Кел…

— … масляный фильтр надо менять.

— Ты раскатываешь на самоходной газонокосилке, когда в гараже стоит пикап!

Кельвин отвёл руку Эби, отодвинул занавеску и взглянул в окно:

— Погляди, – сказал он, – всё и так белое. Пускай будет. — Про свою небритость ли говорил старик или про неисправную газонокосилку, или про пикап у него в гараже, но после того, как он запил целую горсть, он долго не мог закрутить бутылку: — Жизнь полна приятных и полезных мелочей, Эби, от которых передвигаться с ветерком ещё приятнее и полезнее.

— Устроил бы тогда уроки вождения; как ты это делал с Бэти.

— После неё всё сломалось. Тащить мой трейлер некуда. Было лучшее общество, когда мы танцевали и при необходимости посещали учреждение «Унеси ты моё горе».

— Ты не сильно любил о ней рассказывать.

— Она была ревнива, скупа, бестолкова и что в домашней жизни ничего не выходило, кроме тяжести и скуки. Жизни с ней весёлой, приятной и приличного характера в ней никак не виделось.

В первый и последний раз Кельвин выстроил скоротечный союз с официанткой из бара, на которой он женился и через три месяца развёлся. Детей у них не было, но после того он не стал покидать коммуну, опасаясь переезда.

— Всё будет хорошо, – утешала его Эби.

Старик же смотрел на неё, будто пытался оправдаться, и продолжал накручивать.

— Я не только не могу привыкнуть, но просто не понимаю, никак не могу понять этого. Разве не очевидно всем, кроме меня, что вопрос только в числе недель, дней – сейчас, может быть.

— Что говорит специалист?

— Нельзя себя обманывать, Эби: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее никогда в жизни не было со мной, совершается во мне. То свет был, а теперь мрак. То я здесь был, а теперь туда! Куда? Неужели смерть? Нет, не хочу.

— Не загоняй себя, Кел.

— Доктор игнорирует мой неуместный вопрос, только ты этого не делай. Знаешь, что самое страшное в жизни? Самое страшное – это бесплодность, с которой ты провёл свою жизнь. Мы все с рождения так давно приговорены к смерти богом, а когда нам это скажет доктор, это точно что-то новое. — Он отнял руку и с хрипотой повернулся к кофейной колбе, довершив свою реплику безразличным тоном: — Всё дело в жизни и смерти… Тебе налить?

Эби хотела дотронуться до Кельвина, но передумала.

— Расскажи лучше о «несгораемых апачах», – она вновь попыталась перевести тему для разговора и – о, чудо, – ей удалось, потому что Кельвин заговорил о лампочке:

— Помнишь, она горела в городской библиотеке?

— Пока её не выкрутили и не увидели, что она сделана в 1901 году?

— Так вот, она могла гореть вечно, пока не вмешались корпорации. Я решил это дело исправить и вернул секрет накаливания. Теперь мои гирлянды могут гореть вечно, только об этом никто не знает.

— Но об этом знаю я, – едва заметно зарделась Эби. И где он откопал этот свитер? – уставилась она ему в грудь. — И теперь меня придётся убить, – сказала она.

— Убить необязательно, но закопать – точно. — Кельвин придвинул обратно занавеску и, тяжело дыша, поправил воротник своей фланелевой рубашки. Он хорошенько сощурился и мрачно произнёс: — Ты не видала мою лопату?..