Комолово. Рассказы.
Подвиги веры

«Он улетит, как сон, и его не найдут;
да, он будет изгнан, как ночное видение».
— Иов 20:8

1

Вопрос: после долгого ожидания и беспокойства, сможешь ли ты лечь, закрыть глаза и сказать: «Господи, я был прав»? А что делать, если ты никогда не узнаешь, прав ли ты оказался?

Вопрос: что страшнее — чудовище с длинными щупальцами или человек? Чего нам бояться — ужасных монстров или себя? Что опаснее — то, что у всех на виду или то, чего не видно? И, самое главное, — что из этого действительно существует?

Вопрос: жертвовать собой ради кого-то и знать, что он никогда об этом не узнает — это страшно? Жертвовать собой ради кого-то и знать, что он никогда об этом не узнает, когда никаких жертв приносить и не надо было — это ужас или нет?

Справка: этих существ легко перепутать с людьми. Будучи искусными имитаторами, они создают из облаков собственные тени, скрываясь в убежищах. Они видят, как мы, но больше полагаются на свои ощущения, а их гибкость и аппетиты зависят только от размера их челюстей.

Но самое главное – осьминоги всегда смотрят в глаза.

2

В Приплачущей церкви запах ладана перемешивается с запахом свечного воска и образуется запах особенно тревожный. Батюшка окунает младенца в купель с зеленой водой. Младенец кричит, барахтается и плачет.

— Крещается раб Божий Евгений во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святого Духа. Аминь.

Семен Алексеев смотрит, как крестят его сына и видит в нем себя. Он вспоминает, как в детстве мечтал стать отважным лётчиком скоростного истребителя, выпрыгивающим из кабины перед фотокамерой; как перед сном воображал себе кульбиты и виражи; как жаждал испытать хоть малейшую перегрузку и как хотел поскорее примерить шлем с кислородной трубкой. 

Он вспоминает все это и смотрит на горящие свечи. Воск течет по ним, словно слезы. Семен отводит взгляд и понимает, что стал пилотом большого самолета, в котором люди мешкаются, пытаясь уснуть.

Он смотрит на свою жену, но думает о другой девушке. Он вспоминает, как пролетая над городами, всегда надеется, что она спряталась где-то между ними. Ему кажется, эта девушка стала для него тем, кем на самом деле никогда не была, и что он уже не может вспомнить, как она выглядит. Он смотрит в пол, пытается представить ее лицо и на деревянных досках постепенно появляется портрет Андрея Евгеньевича, институтского преподавателя по аэродинамике полетов. Андрей Евгеньевич держит в руках маленький Ил-86 и говорит: «Любите семью, друзей, страну и профессию. Если полюбите что-то еще, то обязательно навредите чему-то из этих четверых. И вообще, Бог любит троицу. Профессия, как вы догадываетесь, – это уже четвертое».

Семен слышит рыдания сына, поднимает голову и вдруг понимает, что уже никогда не заплачет такими же чистыми слезами — дай Бог выйдут несколько ржавых капель, пахнущих канализацией и незамазоленным прошлым.

Закутанного в белую простыню ребенка передают матери. Она держит его на руках и слушает последние наставления от батюшки. Семен отходит от них. Он гуляет по храму и считает кресты. Они смотрят на него с икон и с расписных стен, с канделябров и с огромной люстры. Он насчитывает тридцать штук и вспоминает, что в советской летной документации разбившееся самолеты отмечали крестиком.

Семен подходит к иконе Мефорентия Проповедника, смотрит на библию в руке святого и вспоминает слова Андрея Евгеньевича. После пары тот как-то спросил у группы: «Какого пилота вы бы предпочли – атеиста или верующего?» И ответил: «Предпочитайте профессионалов. Еще лучше – верующих профессионалов». Потом снова спросил: «Чего случается больше: убийств или самоубийств?» И снова ответил: «Самоубийств. Потому что люди думают только о себе. Поэтому не переживайте: верит пилот в Бога или нет – он в любом случае не хочет себя угробить».

Семен всматривается в детали иконы, пытаясь уловить технику нанесения красок. Он подходит ближе и пытается понять, временем или стремлением к иллюзии вызваны повреждения на доске.

Внезапно раздается тихий шлепок. Из иконы вылетает темная смола и попадает Семену на губы. Он сгибается, жмурится и плюётся, высовывая кончик языка.

Священник оборачивается на шум, видит Семена и кричит:

— Замироточила! Снова! — затем поворачивается обратно к матери и добавляет: — Добрый знак!

Семен вытирает губы, смотрит на икону и видит вместо нее картину: посреди вековых дубовых рощ, облокотившись на ствол дерева, сидит средних лет монах. Он держится за кол в своем животе и смотрит на небо закатившимися глазами. За его спиной девушка в пестрых одеяниях разводит костер, и смотрит с полотна так, как будто ее неожиданно сфотографировали на камеру.

3

В городе Комолово есть озеро. Оно так и называется – Комола.

Его история – это хроника потерь. Вода там была чистой и изумрудной, пока в реку, которая пролегала через Комолу, не стали сбрасывать отходы. Природа трепетала буйными красками, но первый дым с городских заводов словно обесцветил листву. Целебные растения скрывали под собой сочную сырую землю, лезли друг на друга и сплетались корнями, пока пионерские дружины не вырвали их.

Первые упоминания о Комоле относятся к 1375 году, когда группа православных проповедников образовала на берегу небольшой острог. Три монаха — Демофонт, Мефорентий и Федор пришли в эти края глубокой зимой. Озеро встретило их синим льдом, а берег метровым снегом. Троица шла совсем в другое место и планировала дойти до него к лету, но что-то остановило их. Густой лес у воды стал естественной средой обитания для схимников и защищал их от раскольничьей деревни, расположенной в сердцевине тайги. 

Население острога состояло из сорока мужчин. Каждый жил во имя Господа – молился, проповедовал и помогал по хозяйству. Неофициальной главой поселения был Федор — он следил за порядком, организовывал строительство, рассчитывал, как прокормить каждого человека и пытался учесть все пожелания, чтобы жизнь была комфортной, но не избыточной.

Мефорентий, второй основатель поселения, читал общие молитвы, зажигал лампады, готовил кадило и следил за ладаном в алтаре. Он был неразговорчив и постоянно думал о девушке, которую увидел в лесу, когда пошел собирать ветки. Никому не рассказывая об этой тайне и укоряя себя за тягу к женщине, он часто вспоминал, как в тот день она шла, постоянно поправляя свой коричневый платок и не замечая, что за ней подсматривают из-за хилого дуба.

Демофонт, третий из основателей поселения и единственный в нем иностранец, писал иконы, вел летопись и переводил писания. Он считал себя потомком критян и постоянно носил с собой маленькую глиняную флягу. В ней жил его крошечный питомец, который в глухих лесах и бескрайних степях напоминал о теплой и скалистой родине. Маленький осьминог, больше похожий на моллюска или прозрачную медузу, был с Демофонтом всюду.

4

Вечером мать укладывает ребенка спать и идет на кухню учить молитвы. В ванной комнате Семен полощет рот спиртовой настойкой и думает о девушке.  Его окутывают страх и предубеждения, болят губы и ноет тело.

Он выплевывает спирт и вспоминает слова Андрея Евгеньевича: «Никогда и никому не рассказывайте, что в самолет попадают молнии. Вы можете часами убеждать человека, что они абсолютно безопасны, детально описывать работу электростатических разрядников, но страх никуда не исчезнет — потому что человек боится не молнии, а сбоя в работе защитных механизмов. Я называю это страхом предательства. Этот страх так силен, потому что люди перекладывают его на себя. Они знают, что в любой момент могут предать  друга, сдать напарника, обмануть жену. Это почти что правило – тот, кто сильнее других боится измены, чаще всего сам не уверен в своей преданности». Семен продолжает полоскать рот и хмелеет. Он заходит на кухню и зовет жену спать. Ночью ему снится сон.

Вода вдалеке – лужица, горы маленькие, как куличики, а грязные панельные дома словно болеют оспой. Истребитель пролетает над пустой автомагистралью. Из кабины пилота Семен видит, как дорога идет волной и покрывается трещинами. Из сломов асфальта появляются слова, словно кто-то огромным скребком разрезает дорожное полотно изнутри:

«До сих пор ходишь в родительский дом и роешься в шифоньерах. Все ищешь свое детство?».

На долю секунды из разбитого асфальта показывается щупальце, раскидывая вокруг обломки.

«Но этой девушки нет в шкафах. Так долго живешь с другой женщиной, но не можешь забыть прошлую? Она уехала, а пыль под сваями все та же. Ты остался в этом городе один. Странно помнить ее так долго – вы ведь были совсем детьми».

За завтраком жена говорит Семену:

— Ты все губы себе искусал.

Он спрашивает, есть ли у них аспирин.

— Конечно есть. – отвечает жена и дает ему упаковку.

Он достает две таблетки и глотает их. Затем идет к домашнему телефону, звонит на работу и просит поставить на завтрашний рейс резервиста.

За обедом Семен вспоминает, как давным-давно, когда ему едва исполнилось двадцать лет, та девушка променяла его на взявшихся из ниоткуда новых друзей. Он пьет чай и думает о дружбе, основанной на развлечениях. Думает о том, что подобная дружба одурманивает, как мошенническая контора, в которую человек несет свои драгоценности, позабыв, кто их ему подарил. Он думает, что подобное общение сопровождается минимальной ответственностью, вульгарной открытостью и богатыми людьми без ремесла. Он думает, что, возможно, эти люди вовсе и не плохие, но связывает их только липкая эйфорийная жижа, которая растает при первом повышении температуры, а при первом ее падении сразу лопнет. Он думает, что распущенность и непомерные дозы счастья, бесконтрольная радость и быстро преходящие эмоции ведут только к разрушению. Он убирает грязную посуду в раковину и думает, что человек, попавший в эти щупальца, уже никогда не вернется обратно.

5

Тихим летним вечером Мефорентий зашел в келью Демофонта и попросил на время забрать осьминожку к себе. Так делали многие, когда закаты переставали быть красивыми, потому что смотреть на них было единственным развлечением в селении.

На следующий день Демофонт не получил своего осьминога обратно. Мефорентий клялся, что не знает, куда пропал их питомец. 

Он рассказывал, как пришел к себе в комнату, налил в ладонь соленой воды из фляги и посадил туда осьминожку. Вспоминал, как немного поигрался с ним и через час положил назад, плотно закрыв пробку.

Конечно, Мефорентий лгал. Более того, он утаил одну важную деталь даже от самого себя — под конец вечера осьминог сидел не в одной ладони, а в двух. И не в соленой воде, а в слезах.

С того дня Мефорентий начал вести себя странно: что-то бормоча, он часами блуждал вдоль воды, не отзывался на свое имя, пропускал службы, ссылаясь на хворь, а потом с необыкновенным рвением молился по ночам, непринужденно смеялся за общим столом и брал на себя чужую работу, чтобы другие отдохнули.

Такие перепады настроения настораживали всю общину, и, в первую очередь, Федора. Ранним утром он зашел в келью Мефорентия, чтобы поговорить с ним, но через пять минут вышел обратно, хлопнув дверью. Тем же вечером Мефорентий слезно попросил прощения и заявил, что отправляется в храм искупать свой грех. 

На следующий день, за ужином перед вечерней молитвой, Мефорентий поразил монахов своей укороченной до состояния щетины бородой. После многочисленных порицаний и даже оскорблений, он скромно поинтересовался у Демофонта, можно ли как-то восстановить бороду или хотя бы ускорить ее рост. Не получив волшебного рецепта, он раскритиковал грека за написанные им иконы, после чего ушел в свою в келью и рыдал там целый день.

Через неделю все жители поселения проснулись от запаха гари. Выяснилось, что это Мефорентий развел огромный костер рядом с церквушкой. Когда огонь потушили, поджигатель стал отчаянно каяться, упав лбом в пепел. Он шептал, что совсем распустил себя, что сам не знает, что на него нашло, и все твердил про какую-то девушку, которая никогда его не отпустит.

Федор долго читал Мефорентию нотации, напоминал о вере и морали, говорил о долге и заповедях, но в ответ так ничего и не услышал. Зато однажды вечером, проходя по коридору, до Федора донесся тихий плач. Он открыл дверь и осветил свечей темную комнату. В этот момент что-то выскользнуло из рук Мефорентия и кинулось под кровать. Федор решил, что это была тень от двери и пошел дальше, не говоря ни слова.

С каждым днем Мефорентий все больше отдалялся от общины и со временем совсем отошел от церковных дел. Сидя в своей комнате, он монастырствовал хозяйским трудом — переплетал корзины, вязал веники и прошивал рясы. 

А спустя месяц пропал.

6

За ужином Семен морщится, пытаясь не задеть ложкой блестящую кожу вокруг рта. Он вспоминает, какой милой и жизнерадостной была та девушка, и какой напыщенной и судорожной стала. Вспоминает, как в их последнюю встречу, когда они были еще совсем молодыми, она сообщила, что устала от одних и тех же улиц и  намеревается стать свободной, путешествуя по разным городам. Тогда Семен ответил, что если свобода и существует, то она всегда ограничена, а стремление добежать до ее края приводит к зависимости. Он сказал это и добавил слова своего на тот момент нового преподавателя по аэродинамике полетов: 

— Самолет может летать и на одном двигателе, но все-таки лучше, когда их два. Конечно, всегда можно добавить третий и ускориться, при этом потеряв легкость. Добавить можно четвёртый, пятый и шестой двигатели, но только для того, чтобы компенсировать тяжесть предыдущих.

Она спокойно выслушала его и заявила, что не готова тратить жизнь на заботу о собственных привычках.

Семен вспоминает это, ест суп и приходит к выводу, что бороться за свои привычки вовсе не плохо. Он думает, что в погоне за свободой человек на самом деле преследует счастье и путается, сбиваясь с пути. Он думает, что стремление избавиться от однообразия приводит к отказу от постоянства. Ему кажется, что жить в поиске бессмысленных приключений –  это тоже привычка. Он спрашивает у жены, что такое свобода. Она отрывается от тарелки и говорит:

— Свобода — это быть бесполезным.

Он соглашается и добавляет, что настоящая свобода — это выбор. Он говорит, что выбрать бесконечный праздник — значит выбрать самое простое. По сути, это и не выбрать вовсе. Он говорит: 

— Это то же самое, что взять вещь, которая лежит на поверхности и поверить, что она пришла к тебе из самых недр. Свобода – это выбрать между непосильным и сложным. А все остальное — лишь мишура и глупость.

Жена проглатывает суп и смеется:

– Ты говоришь, как Александр Македонский. 

Оставшийся вечер Семен пытается вспомнить, когда в последний раз стоял перед тяжелым выбором. Он роется в памяти, пересматривает фрагменты своей жизни, и перед сном понимает, что не стоял перед таким выбором никогда. 

Он выпивает очередную таблетку, ложится на живот, и, засыпая, вспоминает слова Андрея Евгеньевича: «В молодости я мечтал стать летчиком-испытателем, но меня не взяли из-за проблем со здоровьем. Тогда я решил, что буду конструировать самолеты, чтобы хоть они побывали в небе. И через много лет, когда детище, к созданию которого я приложил руку, взлетало все выше и выше над землей, я ощущал себя использованным, потому что был связан со своей мечтой всем, кроме самого главного – я не мог ей управлять. Тогда я понял, что мой выбор — это моя ответственность, и если от болтанки вдруг отвалятся кнопки, то только по моей вине. А вы не можете вовремя сдать курсовую. Это оскорбление профессии и полное к ней неуважение».

Истребитель снижается. Разделительная полоса теряется за горизонтом. Перед глазами проносятся фонарные столбы и уходят вперед отбойники. Дорога разламывается на куски.

«Почему ты не любишь лето и каждый год с нетерпением ожидаешь зиму? Надеешься, что где-то там вы с ней до сих пор стоите в теплых куртках?»

Маленький обломок асфальта ударяется о грязную кабину истребителя. Приборы встряхиваются, сметая с себя пыль. Семен набирает высоту, не отводя взгляд от дороги.

«Зимой ты встанешь у запотевшего окна и птицей вылетишь из него. Задыхаясь от виражей, ты полетишь сквозь снегопад к горным лесам. Ты будешь нестись над ними — мрачными, влажными и темными, как над отдельными туманными мирами.

Ты — это лес, ты — это ворон, ты — это туман. Ты — это тепло от горьких воспоминаний и короткое счастье от них. Потому что в ваш последний год вы были другими. Вы сами были зимой.

И вдруг наступает лето. Дни душные и липкие, а покой только в движении. И проблемы вылезают, как гной из язвы».

Семен просыпается на рассвете. Пот обжигает опухшие губы.

— Зони в скоую. – мычит он.

Жена включает свет и смотрит на мужа полуоткрытыми глазами. В кроватке плачет ребенок. Он сучит ножками и бьет кулачками, словно оттого, что не может их разжать. Мать берет его на руки и бежит к телефону, напевая колыбельную:

Высоко над землей

Пролетает пилот,

Он один за себя лишь в ответе

Он петляет змеей,

И все видит с высот —

Что не видят мамы и дети…

7

В ночь перед своим исчезновением Мефорентий сидел на полу, гладил большого осьминога и плакал. 

Он вспоминал, как впервые увидел ту девушку и как все последующие дни пытался расслышать ее шаги. Вспоминал, как дождался ее и как она рассказала о своей страсти к изучению окрестностей и родной деревне, о которой он и слыхом не слыхивал. Как они встречались каждый день, как он твердил ей о Боге и праведности, как она внимательно слушала и как смотрела на него большими карими глазами. 

И как он предал свою веру ради ее тела.

В полной темноте он ощущал скользкую голову осьминога, которая увеличивалась с каждой падающей на нее слезой, и вспоминал, как в один день та девушка пришла совершенно другой, с языческим поясом на талии и кольцами в мочках, как рассказала, что нашла неподалеку языческую деревню, о которой он ей говорил, и как сообщила, что язычники приняли ее к себе. 

Он вспоминал, как она заявила, что его Бог и рядом не стоит с теми вещами, которые ей открылись, и как он ответил, что уже давно предал своего Бога и готов пойти с ней. Он вспоминал ее смех — «Куда же ты пойдешь? Тебя там разорвут на части», — ее поцелуй и обещание что-нибудь придумать. 

— Я ненавижу их. — злостно шептал Мефорентий. — И мне снятся их ночные костры. Я решил развести свой у церкви, потом говорил с водой и даже брил бороду, как они. Но отчего-то мне страшно. Я боюсь всего, что с ними связано. Я перестал верить в Бога, уже не верю в себя, и начинаю верить им. — он размазывал слезы по увеличивающейся голове осьминога. — Может, они лучше нас? Может, вся наша вера, ограничения и боль – бессмысленны? Может, пляски у костра и потакание порочным духам – это и есть рай? 

Мефорентий просидел так целый час, пока не вспомнил слова Святого Петра: «но если и страдаете за правду, то вы блаженны; а страха их не бойтесь и не смущайтесь.» 

Не взяв с собой ни хлеба, ни воды, он аккуратно поднял осьминога и бесшумно вышел из комнаты.

8

В больничной палате жарко. После укола губы болят меньше. У соседней койки гудит какой-то аппарат. С той же койки раздается:

— Ты, главное, справку для работы возьми. Если хорошо попросишь — могут даже сверх срока накинуть. Я всегда так делаю.

Семен поворачивает, но видит только тумбу. Он говорит:

— Хорошо.

— Ты кем работаешь, кстати?

— Я пилот.

Мужчина хлопает в ладоши.

— Скажи мне, пилот, что ты думаешь о аплодисментах после посадки? Моя жена всегда хватает меня за руки и говорит, что это дурной тон.

— Я считаю, что когда хочется — надо хлопать. Даже если это не нравится жене.

— Да не в этом проблема, пилот. Понимаешь, люди неправильные – они смеются над добрыми аплодисментами и плачут над смешными зарплатами. Дайте мне денег и я буду летать абсолютно молча.

— Знаете, — говорит Семен. — мой преподаватель рассказывал, как однажды к нему подошел сын и спросил — а почему нельзя сделать самолет вот так? И протянул листок. На нем был нарисован самолет в разрезе – что-то вроде крылатого овала. А внутри этого овала, то есть фюзеляжа, находился еще один фюзеляж – капсула, которая висела на нескольких стержнях. Как я понял, идея была в том, чтобы закрепить стержни на стабилизаторы, и тогда во время турбулентности люди в капсуле будут находиться в неподвижном состоянии. Андрей Евгеньевич, мой преподаватель, не стал объяснять, почему невозможно создать такую конструкцию с точки зрения проектирования, а сказал, что сделать такой самолет будет намного дороже. Соответственно, придется поднять цены на билеты, и тогда меньше людей смогут их купить. Сын ответил, что все это может оплатить президент, и тогда малыши не будут рыгать в самолетах, а билеты не станут дороже. Андрей Евгеньевич хотел было сказать, что чрезмерный комфорт в самолете, как и в жизни, не имеет смысла, ведь в любой момент все может закончиться ужасной смертью, но сказал, что президент сам летает на самолетах, что его тошнит за всю страну, и что надо терпеть так же мужественно, как терпит он.

Семен приподнимается, чтобы посмотреть на мужчину. Тот лежит с закрытыми глазами и бесшумно храпит.

— Это к вашим словам о деньгах. — добавляет Семен и засыпает сам.

В кабине жарко и пахнет керосином.

«Состоять из предрассудков других людей — вот до чего доводят правила. И встает вопрос: ты не туда смотришь или не то видишь? Пока та девушка отдалялась от тебя, ты питался сам собой, так? Откусывал кусок, и на его месте вырастало много больше мяса. А потом оно кончилось.»

Истребитель летит, а за ним, по подземным водам, несется осьминог.

«Мир – это пустой звук, который приобретает полнозвучность, только если по нему хорошенько треснуть пинком. Ну же, тресни. И ты вновь наткнешься на звон старой жестяной бочки».

9

Спустя два дня после пропажи, мрачным туманным утром, Мефорентия в полуживом состоянии нашли подброшенным у опушки леса. 

Испуганные монахи положили его на простынь и отнесли в келью. Федор попросил оставить их вдвоем. Он осмотрел кровавый кол в животе Мефорентия и спросил:

— Зачем же ты пошел туда, брат мой?

Мефорентий прохрипел, сглотнув собственную кровь:

— Любовь — это жара.

Федор ничего не понял. Он рухнул на колени и сказал:

— С тобой случилось несчастье, дорогой. Это я не удержал тебя, не уберег от твоей головы. Я…

Глаза Мефорентия закатились, а кол в животе перестал шевелиться.

Через час Федор собрал жителей в храме и поведал о подвиге, совершенным их покойным братом. 

Он сказал, что Мефорентия охватило бессилие, и потому, не спрашивая ни у кого совета, он пошел проповедовать к язычникам. Как ребенок, не думающий об опасности, ради своих братьев он отправился на смерть, и этим заслужил самое высокое почитание, несмотря на все свои странности. 

Будучи полностью уверенным в своей догадке, Федор перекрестил толпу и начал читать молитву.

В воздухе витал аромат пота, железа и хвои. Мертвый Мефорентий лежал на кровати, а Демофонт переносил его лик на доску. Взгляд перебегал с лица на икону. С лица  на икону. И вдруг остановился на лице.

Мефорентий утробно захрипел. Его губы разомкнулись, и из-зо рта показалось щупальце. Затем второе, третье, четвертое, и вот большой окровавленный осьминог уже сидел на груди.

Демофонт медленно поднялся со стула, отошел к двери и тягуче моргнул. Осьминог пропал. Мефорентий лежал с закрытым ртом, скрестив руки на груди. Демофонт аккуратно сел обратно, отодвинул стул подальше, взял кисть и продолжил писать.

Похороны Мефорентия прошли в тот же день. Закапывая гроб, Федор принял решение увести людей подальше от язычников и уже через два года все поселение, в том числе и иконы, перекочевало дальше на восток. Спустя столетия там образовался небольшой город — Комолово.

10

Семен приходит в сознание в другом помещении. Тонкая прозрачная трубка тянется от капельницы к его руке. 

Он закрывает глаза и вспоминает, как после выпускного экзамена Андрей Евгеньевич сказал ему: «У тебя отличные оценки, Семен. Но разница давлений, скорость потока и подъемная сила — это лишь теория. Практика же — это изнуряющие полеты, тоска по родным, недосып, куча людей, зависящих от тебя, и съедающая изнутри рутина. А вместе с ней тупик и безысходность — два главных знака, которые сбивают с толку на воздушном шоссе. Ты поддашься им в любом случае, но должен всеми силами стараться не соблюдать их правил».  

Выдавливая из себя последние крупицы сил, Семен не спит следующую ночь. В голове он проговаривает слова своего преподавателя по аэродинамике полетов и думает о том, что мог пойти за той девушкой, доказать, что свободен, но не пошел, потому что не верит ей и тем, с кем она ушла. 

Ему кажется, что в жизни выбирает тот, кто что-то делает, и что сделав что-то, он освободится от той девушки. Эта идея дает Семену сил не спать еще одну ночь. Под утро он вспоминает, как на недавнем корпоративе к нему подсел один авиакассир и возбужденно сообщил, что не спит уже неделю. На вопрос, что с ним случилось, этот странный мужчина ответил, что по ночам он видит невообразимые чудеса, которые не приснятся ни в одном сне. 

Наступает долгожданное утро. Губы больше не опухают и не кровоточат. Врачи не замечают усталости Семена и оценивают его состояние как стабильное. Из больницы он выходит без диагноза. 

Дома его ждут жена и сын, но он идет не к ним.

В магазине химических реактивов продавец требует паспорт и переписывает данные. За углом Семен переливает серную кислоту в литровую банку, срезая горлышко.

Утренняя служба подходит к концу. Женщина в синем платке крестится у иконы Святого Мефорентия. Когда она уходит, Семен достает из кармана бутылку и рвется вперед. Не добегая пары метров, он выплескивает на полотно все содержимое бутылки.

Стоящие на коленях прихожане оборачиваются на шум. Женщина в синем платке кричит и пятится назад. Священник поднимает подол своей рясы и ковыляет вниз с алтаря. Семен отходит в сторону и садится на колени.

Мужчины-прихожане хватают его и вызывают полицию. Остальных людей прогоняют и распахивают двери, чтобы не задохнуться. Священник встает у аналоя и причитает, схватившись за свой клобук. По лицу Святого Мефорентия стекают темные вязкие слезы. В церкви слышно шипение и пахнет кислым.

За пределами храма солнечный луч осторожно прорезается сквозь тучи, останавливается на золотом куполе и спрыгивает в траву. 

Комолово расползается неведомыми дорогами и судьбами.

P.S. Этот рассказ сопряжен с рассказом «Реставратор». Оба текста закончены и читать их можно как отдельно, так и вместе, но если вы хотите погрузиться в другую плоскость той же истории, то приглашаю вас — https://penfox.ru/restavrator/