Комолово. Рассказы.
Не организация

2009 год, третья неделя сентября, жизнь Федора Сергеевича изменилась. Что-то невидимое сошло с места — прежний облик вещей остался, но пропала неуловимая материя. Тайный смысл.

Тем вечером он задержался в вузе допоздна. Перелистывал работу Софии:

«…очевидно, что материализм не безжалостен, а честен. Диалектический материализм — это идеология революционного класса, целью которого является изменение мира. Революционный класс не имеет права на самообман. Его путь только один — правда и мужество. И личная смерть становится частью коллективной борьбы. Отсюда следует, что у смерти нет иных целей, кроме как: 1. Доказать свою правду в час опасности. 2. Принять неизбежность и взрастить в себе материалистических дух…».

Федор Сергеевич подумал, что не согласен с этим утверждением. К работе захотелось кое-что добавить. Последний лист был исписан целиком, поэтому пришлось взять новый.

Накропав от себя пометку, решил не прикреплять ее. Хотел выбросить, но уборщица только что сменила мусорный пакет. Не стал гадить. Сложил листок и убрал во внутренний карман пиджака. «В конце концов, — признался он себе, — профессия преподавателя — учить предмету, а не жизни.» Поставил баллы — 16/16.

В аудиторию зашла вахтерша.

— Федор Сергеевич, я ухожу.

Домой шел пешком. Проходя мимо площади, вспомнил, как недавно встретил Софию на демонстрации: стоя у грязного памятника, она кричала о важности общественной партии. Рядом стояли дети и размахивали красными флагами с гербом Комолово — безрогим быком на треугольном щите. Сам Федор Сергеевич оказался на демонстрации не по идеологическим соображениям — просто хотел посмотреть, чем живет город и его люди.

Добрался до дома. В темноте разглядел, как два силуэта откручивают колеса автомобиля. Ускорил шаг. Зашел в подъезд, поднялся на лестничную площадку. Заглянул в маленькое окошко. Силуэты отошли от машины и скрылись под кроной дерева. Что-то вспыхнуло в листве. Силуэты пропали.

«Испугались…».

Ночью не мог уснуть. Гадал, отчего так неудобно жить последнюю неделю. Проблем на работе, вроде, нет. Мировоззрение устойчиво. Любовь к себе никуда не делась. Уважение тоже. Только кажется, мир перестал себя уважать — забыл, каким он был еще недавно.

Взял телефон. Включил песню. Заиграла: «…снилось мне… неожиданно… выпал снег… В мире наступили… тишина и свет…». Что-то пискнуло. Сообщение: «Федор Сергеевич, извините, что поздно. Новость! Меня наконец-то приняли в партию! Помощником секретаря по молодежной политике. Отмечаю! София».

Он не ответил. Выключил телефон. Потом подумал: «Да какая разница, что за партия… Любая хороша. Опыт, все-таки». Ответил: «Молодец! Поздравляю!». Вспомнил, как сам в молодости влезал во все подряд — главное, что ни о чем не жалеет…

Подошел к открытому окну. Снова задумался о жизни. Признал в себе пытливость и смелость. «Хоть отшельником бы ушел — счастье не заканчивается на науке».

Но пока останется на прежнем месте.

Под деревом опять что-то засветилось (это не вовремя родилось любопытство). Кто-то крикнул. Душу потянуло, черт знает куда, да, как назло, еще и во все стороны.

Пока одевался, убеждал себя, что совершает ошибку. Накинул пиджак, взял перцовый баллончик, вышел из квартиры. Холодно. Подошел к дереву, сел на корточки. Потрогал траву. Ничего. Поковырял пальцем землю — металл… Вот и ручка. Отошел в сторону, открыл люк, увидел свет. «Слишком странно для опасности». Сполз вниз по ржавой лестнице. «Похоже, не канализация…». Туннель.

Пошел вперед. На неровных стенах жужжали тусклые лампы. На бетонном полу валялись книги и листы. Как только повернул за угол, кто-то крепко схватил за руки и повалил на пол. Баллончик выпал из кармана и шумно покатился.

— Дружище, без паники! — мужской голос был не грубым, даже веселым. — Посмотри на меня…

Федор Сергеевич посмотрел: аккуратная прическа, зачесанная набок, короткая ухоженная борода, маленький нос.

— Я Гоша!

— Встаньте с меня…

Они поднялись. Гоша подобрал баллончик.

— За мной!

Федор Сергеевич показал пальцем назад.

— Надо обратно… Наверное…

— Ах, да! Постоянно забываю закрыть люк…

Они вернулись к люку. Гоша вскарабкался по лестнице и щелкнул замком. Потом спустился, подобрал книги и радостно произнес:

— Вот теперь пойдемте!

Они шли недолго, сворачивая то вправо, то влево. Федор Сергеевич совсем не боялся, и это его пугало.

— Я Федор, — неожиданно представился он.

Гоша улыбнулся.

— Чем занимаетесь, Федор?

— Я профессор. Профессор истории.

— Мне кажется, вам у нас понравится. Нет-нет! Умоляю, только не спрашивайте, кто мы! Обо всем расскажет Назар.

Они зашли за угол и остановились перед ширмой. Оба вспотели: один от любопытства, другой от беготни.

— Добро пожаловать! — Гоша отодвинул ткань.

Небольшая комната. На полу стоит фонарь — вокруг него, как у костра, сидят люди. Под потолком летают вороны. В углу стоит выцветшая гитара с ржавыми струнами. Над ней висит большая деревянная табличка, тоже выцветшая: «НЕ ОРГАНИЗАЦИЯ». Рядом с табличкой штора-дверь.

Гоша проводил Федора Сергеевича к «костру». Люди встали и ушли в другую комнату. Остался только один человек — худой высокий мужчина с длинной шеей, острыми скулами и чуть оттопыренными ушами.

— Это Назар, — представил его Гоша. — Наш, так сказать, идейный вдохновитель! А это Федор, профессор истории.

Идейный вдохновитель похлопал по полу, приглашая гостя сесть. Тот сел.

— Мы копим пустоту, — начал Назар. — Иногда пустота больше, чем самый большой объект…

— Это правда… — согласился Федор Сергеевич.

Назар и Гоша рассмеялись. Смеялись долго. Махали руками, закидывали головы, щурили глаза, вытирали слезы.

— Ну и пошлятина! — Назар пытался успокоиться. — «Копим пустоту»! Интеллигенты! — он глубоко вздохнул, посмотрел на гостя, не выдержал и снова рассмеялся.

Кто-то закричал в соседней комнате. Гоша извинился и побежал к двери. Назар проводил его отцовским взглядом.

Федор Сергеевич задумчиво сказал:

— До большого взрыва наша вселенная была пустотой. По сути, в ней хранилось огромное пространство, расширяющееся до сих пор. Поэтому в ваших словах есть логика…

— К сожалению, мы не копим никаких пустот, — смутился Назар. — Хотя, по большому счету, профессор, мы действительно занимаемся «ничем».

— Совсем нечего сказать миру? — удивился Федор Сергеевич.

— Нечего. Зато нам есть, что сказать о нем. Мы называемся «не организацией». — он указал на доску над гитарой. — Не подумайте, мы не какая-нибудь секта, группа или субкультура. У нас нет задач и целей. Есть лишь одно негласное правило, которое каждый вырабатывает сам для себя, и которое поймут только члены «не организации». Я, например, понимаю так: мы существуем, и наша суть вырастает из нашей жизни, которая зависит от нашей сути. Мы не спеша следуем за очевидной, почти прозрачной мыслью, производной бессмыслицы, аккуратной естественной оболочкой, не знающей тонкостей противоречий, мы…

— И все-таки вы организация… — перебил профессор.

— Не совсем понимаю.

— Смотрите: слово «организация» в нашем названии ставит на нас клеймо организации — вы ведь не «не рабочие», «не военные», и «не врачи» — вы именно «не организация». Просто у вас искушенные взгляды…

— Искушенный взгляд — тоже взгляд. Пойдемте.

— Пойдемте, — уверенно ответил профессор.

Они поднялись. Дошли до ширмы, скрывающей следующую комнату. Назар с удовольствием бросил козырь:

— Федор, не было ли у вас в последнее время подозрительно смутных чувств?

— Конечно же, были.

Из-за спины профессора вышел Гоша и положил руку ему на плечо:

— Мы все попадаем сюда по одной причине — что-то в нашей жизни не так, хотя, казалось бы, все именно так, как нужно. Помню, как это случилось со мной… Я сидел на унитазе и держал в руках таблетки от диареи. Настроение было замечательным. Да, небольшие проблемы с кишечником, но со дня на день придет зарплата… Внезапно меня придавило ужасной мыслью: «А почему таблетки от поноса на вкус такие, как будто они для поноса?». Сознание перевернулось и через неделю я оказался здесь. Но проблема, как выяснилось, была совсем не в таблетках…

Назар откинул ширму и они зашли в комнату. Справа и слева возвышались стопки листов. По центру стены висела еще одна ширма.

— Видите ли, Федор… Дело в том, что с недавнего времени в вашей квартире поменяны местами винтики… Как вас по батюшке?

— Сергеевич.

Назар кивнул Гоше. Тот забрался на переносную лестницу, достал с верхнего ряда несколько документов, перелистал их, вытащил нужный экземпляр и стал читать:

— Федор Сергеевич Клинов, Бонтритино 130/2, квартира 37, 5 этаж. Проникновение через открытое окно. Болты, гайки и винтики заменены в: стиральной машине и посудомойке, холодильнике и микроволновке, душе и кухонном кране, телевизоре и радиоприемнике, кровати и диване, стульях и шкафах, дверях и окнах. Выполнил Петр Микичев. Печать, подпись, — он протянул лист Федору Сергеевичу. — Вот, взгляните.

— Мы меняем местами винтики, — объяснил Назар. — Меняем в машинах, в домах, в торговых центрах. Мы удаляем крепление и ставим вместо него такое же, но с соседнего предмета. От нас нет никакого вреда — мы даже полезны.

— Я не понимаю, — сознался Федор Сергеевич. — А еще у вас странная печать… — он указал на лист.

— Ворон. Мы считаем, что символ нашего города — ворон, а не бык. Но ворон сидящий, разумеется… Так вот: у вас в доме, профессор, были поменяны винтики. Вы этого не знали, потому что все устройства работали, как и прежде… Однако покой пропал.

Гоша добавил:

— Некоторые сходят с ума в подобном неведении…

Федор Сергеевич помахал документом:

— А вы уверены, что вы вообще что-то меняете?

— Меняем.

— Но, бьюсь об заклад, вы не знаете, как это работает!

— Не знаем. Но это работает. Всегда.

Назар вновь кивнул Гоше.

— Скоро буду, — ответил тот и ушел в следующую комнату.

Назар и профессор вернулись к «костру» Назар снял со стены гитару. Когда сели, начал играть. Играл недолго — всего одну песню: «…снилось мне… неожиданно… выпал снег… В мире наступили… тишина и свет… свет и тишина… покой и белый снег… жаль, что это только снилось мне…».

— Вам, конечно, все это кажется странным. — он отложил гитару и достал самогон. — Но вот что я вам скажу…

— Это совсем не странно. — Федор Сергеевич выхватил из рук бутылку и отхлебнул. — В конце концов, странность — это важнейший признак странности, помогающий ее понять. Лучше расскажите, как вы тут оказались…

Гоша зашел в следующую комнату. Там стояла еще одна лампа, вокруг которой те же сидели люди. Гитары и таблички не было. Вместо них на полу располагался люк. Гоша открыл его и спустился. Темнота. Включил фонарь и осветил клетки.

Кто-то крикнул:

— Выпустите меня!

— Заткнись, — он достал ключ и открыл замок. Девушка попыталась выскочить, но тут же оказалась в захвате. — Успокойся… Успокойся! — он вытащил из кармана перцовый баллончик и вытянул руку. — Пойдем наверх. Только осторожно.

— Я убью вас… Это был главный день в моей жизни…

Они стали подниматься. Из соседней клетки раздался слабый хрип — слабый настолько, что в тишине его никто не расслышал.

— …а я?…

Наверху, допивая самогон, Назар признавался профессору:

— Хороший вы мужик, Федор Сергеевич. Но, не буду скрывать, убил бы вас, не будь сегодняшний день таким прекрасным! Вы зачем-то ищите в нашем логове логику и смысл, и мне это совсем не нравится. Ну да и Бог с вами!

— А что сегодня за день? — рассмеялся Федор Сергеевич.

— Долгожданный! Сегодня я влюбился!

— Господи, помилуй! — расстроился профессор. — «Влюбился»… Какая пошлость!

— Живем от бабы до бабы, как говорится… Сейчас ее приведут. Она внизу, в клетке. Мы там держим особо буйных.

— Ромео и Джульетта!

— Кто? — не понял Назар.

— Ромео, — повторил Федор Сергеевич. — Ромео и Джульетта.

— Не знаю таких.

— Ну, Шекспир. Произведение такое. Трагедия.

— А, книга-то! Простите, не читаю книг, — на плечо сел ворон. — Только энциклопедии. Боюсь вычитать идеи, — он посмотрел на каменную стену. — Может, выдолбить наше название в стене? Как думаете?

— Зачем?

Назар покачал головой.

— Профессор, вы разочаровываете меня… Абсолютным счетом незачем, я же говорю! Просто будет… эффектнее. Чем-то же надо себя занимать…

В комнату с криком влетела девушка. Федор Сергеевич узнал ее.

Следом зашел Гоша.

— Это… Это моя студентка… — сказал профессор.

— Федор Сергеевич! — удивилась София.

Назар искренне хлопнул в ладоши:

— Вот так совпадение!.. Друзья, только не подумайте, что мы какие-то маньяки. Увольте! Мы белые и теплые. Как молочная вермишель в детстве. Вы когда-нибудь пробовали вермишель?

София села рядом с Федором Сергеевичем. Он попытался подбодрить ее:

— Я проверил вашу работу… Прекрасно… 16 из 16…

— Они похитили меня на улице! Я… Я чуть выпила и решила пойти порасклеивать агитки. Прилив сил был… А эти… Они разбирали забор у общежития! Выкручивали саморезы! Наши саморезы! У нашего забора! О каком светлом будущем может идти речь, если эти маргиналы… Конечно, я подошла к ним!..

— Напала, — уточнил Гоша.

— Ну-ну, дорогая, — Федор Сергеевич попытался успокоить ученицу. — Все решим… — а сам подумал: «Как они будут это решать?».

Назар не слушал. Он пристально смотрел на девушку: аккуратное лицо, чуть впалые щеки, острые желваки, маленький нос с узкими ноздрями, разрез глаз, словно щурится, невесомые уши с выпуклыми завитками и глубокими чашами, вьющиеся волосы до шеи и веснушки, словно укусы ядовитых насекомых. Красавица.

— Из-за таких мы и сдохнем! — не успокаивалась София. — В этих пещерах! Как дикари! Тоже мне, нашли удовольствие!

— Позвольте, — вмешался Гоша. — Боюсь, умрем мы не в пещерах, а в туалетах… Ну-ну! Что вы на меня уставились! Просто в детстве, когда появились первые «Денди», я часто обедал и играл одновременно, а моя бабушка ругалась, что нельзя совмещать два удовольствия. А потом я вырос и попробовал покурить, сидя в туалете. Тогда мне показалось, что новомодные приблуды просто заменяют нам старые удовольствия. Поэтому я считаю, что мы не умрем, загипнотизированные экраном, а погибнем в туалетах. И сигареты тут не при чем. Не знаю, зачем про них сказал…

Страх наконец догнал Федора Сергеевича. Стало холодно. Он осмотрелся и увидел все по-новому. Испугался.

— Ну, мы, наверное, пойдем…

Это прозвучало так наивно и глупо, что над головой закаркали вороны. Засмеялись. Назар просиял.

— Скажу только то, что я в вас уверен. Вы сами понимаете… Идите.

Федор Сергеевич осторожно встал и подал руку Софии.

— Нет-нет, — остановил его Назар. — Идите один.

— Это… Это моя студентка…

Вороны закаркали громче, глубже, гортаннее.

— Не получится, — разочарованно сказал Гоша.

— Тогда я останусь здесь…

Назар покачал головой. Встал. Подошел к профессору. Схватил его за шею. София хотела вскочить, но Гоша заломал ей руки.

— Простите, Федор, — внутри Назара пробудилась еще одно древнее удовольствие. — Мне и так не нравился ваш безостановочный поиск смыслов… У нас нет смыслов, понятно? — он вошел в кураж. Вспомнил о существовании Софии. Стало еще приятнее. — И смерть ваша будет бессмысленна…

— Не будет… — прохрипел профессор.

— Ой, ну не надо мне тут! Мне не обязательно убивать вас ради этой девушки. Могу в клетку кинуть. Просто не хочется. Это «не организация», дорогой.

Федора Сергеевича озарило. Перед смертью он решил положить свой козырь на карту Назара:

— Дайте мне последнее слово…

Хватка на шее ослабла.

— Говорите.

— Когда умру… Достаньте из пиджака листок. Прочитайте.

Назар потянулся к карману.

— Нет-нет. Когда умру.

Через минуту багровый Федор Сергеевич лежал на полу. Назар проверил карманы его пиджака и нашел сложенный лист. Раскрыл. Стал читать.

«Чуть добавлю от себя: не стоит зацикливаться на одной идее и работать только с ней. А даже если и работайте, то не забывайте смотреть по сторонам. Например, смерть, о которой вы написали, может рассматриваться с разных позиций. Я думаю, вы понимаете это. Например, Гессе и Булгаков рассматривали смерть как покой и награду, как освобождение от страданий и беспокойств. Старайтесь искать разные взгляды на разные вещи, чтобы не стать бесправным заложником одной идеи. Да, это банально, но крайне важно — тем более в вашем возрасте. А в целом работа отличная».

— Уведи ее обратно… — на лбу выступил пот.

Гоша потащил Софию в подвал. Назар сел, несколько раз перечитал написанное. Тяжело вздохнул. Проверил пустую бутылку. Застонал.

Встал. Посмотрел на профессора. Пнул его. С обидной прошептал: «Чтобы вороны поели».

Кинул смятый лист в лампу, как в костер.