И снова боль выстрелила в сердце, как только я вспомнила тепло кролика на своей руке, но на этот раз я не могла ничего возразить. У меня нет ни шанса против неё. Я просто осталась молча стоять и смотреть, с почти отвисшей челюстью.
— Эй, Мира, ко мне ты испытала столько агрессии, а ей ничего не сделаешь? Мы же друзья, а ты с ней – нет, можешь лупасить её сколько твоей душеньке угодно, я подрежу её, — сказал он на редкость серьёзно и невидимым для глаз движением левой руки, схватил её за правую ногу.
Всё это происходило с такой скоростью, что ни я, ни бедняжка Мили не успевали среагировать. Едва успевая хоть что-то сделать, и попытавшись отдёрнуть схваченную ногу, она поняла, что её удерживают уже за левую руку. Диги согнул коленку, ударив под колено Мили, отчего её ноги подогнулись, и она напоролась коленными чашечками на дерево, на котором мы только что с ним сидели.
Когда я только подняла взгляд, мой друг уже держал её за предплечья, да сжимал их с такой силой, что она не могла ни сжать, ни разжать кисти рук.
— Вот так, теперь мы не будем сопротивляться, — удовлетворённо пробормотал он и перевёл взгляд на меня, — Бей прямо в живот, это достаточно неприятно.
«Нет, зачем, ей же будет больно…»
В моих глазах определённо должен был читаться ужас. Не знаю, что именно в этой картине мне показалось ужасающим, но дыхание перехватило и желудок свело. Из меня словно выкачали всю прелесть, которую я только испытала. Эта картина казалась мне настолько отвратительной, что перечеркнула все достоинства и красоты, которые я видела до сего момента.