А они говорят, что я лгунья и не творец. 

  Сидя за черновиками в комнате, где нет ничего, кроме стола, стула и алых занавесок, в которых она запуталась и снова курит в форточку. Мне на ум приходят истории, что этот свет никогда не услышит. Я пишу их на обрывках книжных листов, что давно лежат здесь совсем без дела, и вешаю всё последовательно на стену, чтобы ей удобнее было читать. А потом сожгу, дабы никто и никогда не смог прочесть эти строки. 

   Я проигрываю.

   Она уходит.

Я оставляю ей мелочь на автобус до “долго и счастливо”, забывая, что от моего дома нет таких маршрутов. Ей не нужны билеты до “долго и счастливо”, ей нужно лишь чтобы я осталась вместе с ней в комнате и продолжала писать свои скудные строки.

   Книг почти не осталось.

Она говорит мне:

   — Ты такая смешная.

   Я почти отвечаю, что на самом деле просто больна, и боюсь, что когда-нибудь она ко мне не придёт, а всё это окажется сном на полу не родного нам дома.

   Она танцует в моей комнате, в дыму, на её плечах алый занавес, и она тушит сигареты о стены с моими работами. Она излучает тепло и правду. А мой мир полыхает в огне.

   Я никогда никогда ни во что не верила. Я держу её за руку, трогаю ямочку, где пульсирует жизнь, будто это что-то изменит.

   Я держу её за руку и почти верую.

   Я держу её.

   А она меня нет.

Она говорит мне:

   — Меня не существует в этом мы похожи.

   Обо мне больше в черновиках, чем во всех словах. Она сидит на подоконнике с ногами, и я боюсь, что она упадёт и разобьётся, но падаю здесь обычно только я. Фонари вдоль дороги не горят, хотя должны были бы.