Комолово. Рассказы. На циферблате время кончилось

Мычит ли бык у месива своего?

— Иов. 6:5

Мэр был хорошим человеком, обреченным нянчиться с этим всю жизнь — столько раз ему оставалось сделать последний шаг, бросить все и уйти в отставку, но неизменно он останавливался, садился в кресло и продолжал работать. Он пытался спасти город, в сущности, не спасаемый, но ужасно притягательный, и, что уж там, — обаятельный до жути. Город, ежедневно переваривающий тысячи мужчин и женщин; город, в котором сдавались самые сильные, но выживали даже самые слабые. И сейчас, в кабинете, схватившись за неживую шерсть безрогого быка , мэр заглядывал чучелу то в один глаз, то в другой. С улицы доносились визг спасательных сигналов и грохот вертолетных лопастей. Окно избивали огромные капли. Сверкала молния.

— Что же ты делаешь…

Бык молчал, раздув ноздри.

Мэр посмотрел на бушующую грозу и вдруг успокоился. Он и сам не понял, отчего, но мы-то знаем, что детские воспоминания — самые спокойные воспоминания на свете, и что во все времена были проблемы, кроме детских, и что никакое будущее не сравнится с мелкой деталью, вдруг напомнившей о прошлом. Перед мэром с удивительной ясностью встали синий дом с зашторенными окнами, грибной дождь, бьющий по высокой траве, бушующий у склона ручей…

В кабинет забежал Арсений, помощник.

— Дмитрий Сергеевич, пойдемте.

Мэр посмотрел на часы. Был 2010 год.

—

Ночь. Дмитрий Сергеевич, Арсений и Антон, — сопровождающий спасатель, — летели в эвакуационном вертолете. По иллюминаторам стекала вода и казалось, что они пробирались сквозь бесконечный водопад; снаружи мигали красные огни, будто стучась, прося их впустить. Внутри висели оранжевые жилеты, посередине стояла койка с ядовито-желтыми жгутами. Рядом лежали дыхательная маска и дефибриллятор.

Мэр мирился с беспомощностью. Все, что он мог сделать — это подписать документы о спасательных операциях. Как назло, появились другие мысли, — совершенно неуместные, — вспомнился Гищук. О Гищуке думал и Арсений, пытаясь унять тошноту. Зависшая мысль давила.

— Вот зараза, — неловко начал помощник. — Прямо как Гищук говорил…

Дмитрий Сергеевич кивнул, не меняя позы. Антон спросил:

— А что он такого сказал?

Арсений пояснил:

— Когда проиграл на выборах, сказал, что без него город смоет к чертовой матери.

— Так и сказал?

— Да. «Тьфу! Смоет вас к чертовой матери!».

— Надо следить за помелом.

На нервы давил шум лопастей, разрезающих ливень. Дмитрий Сергеевич посмотрел в иллюминатор и нервно произнес:

— Живой человек с духом покойника. Вечно озлобленный. Беспринципный. Ведет себя так, словно все работают против него.

— Нагнетатель, — добавил Арсений. — Весь какой-то картонный. Кукла… И одевается, как на маскарад.

Снаружи посветлело, дождь кончался. Мэр закрыл глаза и снова вспомнил родной пейзаж — только теперь там задул ветер, ручей застыл, как пластмассовый, — без волн и ряби, — с дома осыпались остатки синей краски, отодвинулась штора, в окне появился силуэт. В дымоход ударила молния. Затем еще одна. Силуэт попятился, задернул штору. Еще одна молния. Из дымохода вылез Гищук и запрыгал, подставив ко лбу «рожки».

—

В штаб они прилетели на рассвете — невыспавшиеся и дрожащие от утренней мороси. Арсений сразу куда-то убежал. Дмитрий Сергеевич зашел в просторную палатку, поздоровался с губернатором, областным руководством ФСБ, МЧС, Минздрава, всеми помощниками и заместителями. Те отчитались: ситуация крайне тяжелая, количество осадков превысило дневную норму в четыре с половиной раза, уровень воды превысил критическую отметку на пять метров, большинство низких строений затоплены, людей спасают с крыш, вылавливают из воды. Число пострадавших трудно посчитать. На помощь брошены все спасательные отряды, только что прибыла подмога с ближайших областей, скоро приедут люди из столицы.

Дмитрий Сергеевич сжал губы, кивнул и посмотрел на маленький телевизор с двумя антеннами — там крутились одни и те же кадры, словно иллюстрации к докладу. В палатку забежал Арсений.

— Распишитесь здесь.

Мэр расписался и сел на раскладной стул. Кто-то спросил:

— Вы голодны?

Дмитрий Сергеевич посмотрел на кучу чиновников.

— Кто это сказал?

Низкорослый паренек в зеленом комбинезоне приподнял руку.

— Уведите его.

Молодого человека увели. Большинство людей вышло за ним.

— Константин Юрич, есть сигарета?

— Есть, — глава Минздрава пошлепал по карманам и достал пачку. — Забирайте всю.

Мэр вышел на улицу, закурил. Небо было светлым. Из палатки в палатку бегали люди, кто-то на ходу ронял документы. Шумели раздраженные голоса, стучали брошенные на места стационарные трубки. Дмитрий Сергеевич отвернулся.

— Несчастье… — тут же раздалось из-за спины.

Гищук стоял, как заколдованный, смотрел на сырой грунт и рисовал кончиком зонта фигуры.

— Доволен? — спросил мэр.

— Ты по поводу тех моих слов? Нет, конечно… Тревожно, знаешь ли. Словно из виду пропала луна или в неприступных скалах кто-то затянул ноту, и тянет ее тысячи лет. Страх и гигантизм, одним словом…

Дмитрий Сергеевич смутился:

— Я не готов сейчас говорить. У меня в голове каша, я…

— Какая? — Гищук воткнул зонт в землю. — Овсяная? Гречневая?

— Мне некогда, — мэр выбросил окурок и направился к палаткам. Гищук схватил его за руку:

— Такова участь…

— Ты психопат.

— Вот именно.

— И сказочник. А политика — не сказка…

— Поэтому у нас и нет политики!

— Хочешь обвинить меня в…

Гищук выставил зонт перед лицом мэра и повернул рукоятку. Купол распахнулся, обнажив тонкие перепонки летучих мышей, растянувшихся на серебряных спицах.

— Мы в сказке.

Из палатки выскочил Арсений:

— Дмитрий Сергеевич, вас к телефону!

—

После разговора с областным центром затошнило. Мэр закрыл глаза и вспомнил, как в детстве его чуть не убил бык: каждое утро отец выгонял коров в общее стадо, к пастушке Насте — та целый день возилась с животными, а к вечеру пригоняла их назад. У Насти был скверный характер — ее боялись и люди, и коровы. Однажды кто-то отдал в стадо своего быка. Видимо, бык этот был неправильно воспитан — то ли ему давали много воли, то ли чесали голову, когда росли рога… И как-то раз, днем, помогая Насте по принуждению, маленький Дима застрял в своих мыслях и отошел поодаль. Вокруг брело уставшее стадо… Тут-то и появился бык. Он посмотрел на мальчика, зашевелил мускулами, наклонил голову, ткнул копытом в землю. Дима оцепенел… Буквально за пару метров до несчастья откуда-то выскочила Настя, замахала поленом и завопила. Животное успокоилось.

«К добру не вспомнится», подытожил мэр. Он приподнялся со стула, поправил брюки и сел обратно. А в это время, с такого же стула, но в другой палатке, свалился мертвый Гищук.

Дмитрий Сергеевич услышал крики и вышел на улицу. У дальней палатки собралась толпа. Крупный мужчина раскидывал руки у входа и просил не лезть внутрь. Мэра он впустил.

У тела Гищука сидел санитар в синем жилете. Рядом стоял Константин Юрьевич. Он сказал:

— Мы… мы обсуждали, что делать с пострадавшими, и он… он вдруг заговорил о чем-то отвлеченном… сказал… сказал что-то про наказание… что комоловцам не стать значимее бродяг, смотрящих на какой-то там собор… потом потер лоб и упал…

— Его же сейчас и в родной земле не похоронить… — заметил санитар.

Мэр поднял дрожащую руку и посмотрел на часы. В Комолово кончился дождь.

***

На столе лежала непривычно большая стопка непрочитанных писем. Бычья голова все так же висела на стене — мохнатая, со злобной мордой. С улицы доносились звуки восстановительных работ: жужжание тракторов, экскаваторов, шум ломающихся брусков, всхлипы воды. Потоп закончился четыре месяца назад и ему уже успели дать название — Скупной Ливень . Дмитрий Сергеевич дописывал указ на подпись губернатору. Зазвонил телефон.

— Слушаю…

— Але! — крикнула в трубку бабушка.

— Да, слушаю вас.

— Але!

— Слушаю.

— Дмитрий Сергеевич!?

— Да.

— Дмитрий Сергеевич! А Гищук ведь правду говорил! Как в воду глядел! Он все знал — я всегда знала!

— А за кого вы голосовали, если не секрет?

— За вас, а как же?

— А почему не за Гищука?

— Так не подумала! Послушайте, похоронить его надо! Как следует!

Мэр положил трубку, но бабушка продолжала говорить по оборванной линии:

— …как в Библии говорилось: если и живых пророков не слушают, то воскресшим из мертвых тем паче не поверят. А я, представьте, поверила бы! И каждый день молюсь, чтобы Гищук наш воскрес! Есть что-то такое в смерти… Отпадает лишнее…. — она взяла паузу, откашлялась. — Дмитрий Сергеевич? Дмитрий Сергеевич?…

В кабинет зашел Арсений. Мэр спросил, почему его рабочий номер оказывается у пенсионеров. Помощник пожал плечами, хотя все было до крайности просто: после смерти Гищука в городе образовался настоящий культ покойника — вспоминали все его предупреждения, восхищаясь даже теми прогнозами, которые не сбылись. Тут же засияли и изъяны Дмитрия Сергеевича — народ хватился, что у мэра нет жены и детей. Самые беспринципные заявляли, что не обращали на это внимания, однако теперь не обращать на это внимания они устали. Но больше всего по жителям ударило другое — прах при жизни недооцененного и после смерти кремированного героя до сих пор не захоронен в Комолово. Видите ли, в городе тяжелая ситуация. Видите ли, кладбище смыло.

Дмитрий Сергеевич хотел пойти на поводу у народа, но начальство запретило — ситуацию просили не расшатывать и лишний раз на глаза не попадаться. Мэр убеждал:

— Там надо-то… Банку закопать…

— Мы обязательно это сделаем, — отвечал областной центр. — Но позже.

— Нужно сейчас, — упорствовал Дмитрий Сергеевич.

— Нет, — говорили ему, — Сейчас все этого и ждут.

Той ночью он снова остался на работе. Зашел в небольшую комнату, разделся, умылся, лег на диван. Задумавшись, повернулся на бок и увидел лежащего на полу Гищука. Вокруг тела расползались пятна от промокшего пальто, у ботинок чернела грязь. Дмитрий Сергеевич замер.

— Выйти из толпы несложно, — сказал Гищук. — Куда тяжелее, когда толпа начинает идти на тебя. А эти разговоры… Ты их не слушай, Дим. Под плотными речами, увы, довольно жиденькая тема… — он замолчал, а затем добавил: — Извини…

— За что? — просипел Дмитрий Сергеевич.

— Что напугал. Ну и бог со мной… Будущее куда страшнее. Страхи вообще просто так не появляются… А нашим уж сколько? Под сорок пять?

— Глядишь, сами откинутся? — глаза Дмитрия Сергеевича опустились, как у ребенка. Брови встали домиком.

С гищуковских бледных скул потекли слезы.

— В будущем хорошо и без нас сегодняшних, Дим.

— Ты плачешь.

— Ты тоже.

Дмитрий Сергеевич хотел моргнуть… прикрыл глаза… Открыл их уже утром.

—

Вечером было решено — они предадут его земле. Со всеми почестями, как полагается, — и будь что будет. Арсению было поручено узнать, что нужно для похорон.

Дмитрий Сергеевич крутил ручку над пустым листом. Мэру хотелось написать, что то он исхудал, что в голове полный хаус, а в душе, — если ему вообще позволено о ней говорить, — бардак. Он бы с радостью рассказал, что недосыпает, и что у него галлюцинации, что больше нет сил ставить подписи под тысячью документов, что он теряет концентрацию на совещаниях и все грубее общается. Он бы пожаловался, что невозможно проконтролировать природу, что он винтик не на том месте, и что он устал окончательно. Но не хватало сил выливать это на бумагу. Было стыдно перед спасателями, пострадавшими и погибшими жителями. Клонило в сон, болела голова. Дмитрий Сергеевич нарисовал кружок, а затем закрасил его. В кабинет зашел встревоженный Арсений.

— Гищука нет.

— Как нет?

— Не могут найти прах…

Мэр глубоко вздохнул. Потом еще раз. Задышал чаще. В глазах потемнело — показалось, засыпает. Он посмотрел на часы и понял, что детство кончилось. Лег головой на стол.

— Дмитрий Сергеевич? — Арсений потрепал его по плечу и выбежал из кабинета.

Мэр видел, как на город опустилась легкая дымка, почти туман. В мираже виднелись горы, и казалось, что до природы, в сущности, не далеко. По центральной улице шла толпа детей во взрослой одежде — на мальчиках висели огромные пиджаки, на девочках болтались юбки. Рисованные плакаты были не видны — непонятно, кто и зачем их нарисовал. Впереди колонны хромала девочка в серой шали, c телефонным проводом вместо бус и погребальной урной в руках. Плохо пахло.

Играла некрасивая музыка.