Более того, Мерон снизил налог со своих крестьян и докладывал в казну из своих собственных скоплений и жалований.

-Юнец! – презирали в столице.

-Наивный…- опасливо шептали там же.

-Допрыгается! – злословили.

                Передавали королю:

-Спятил!  Растратой занимается!

                Но и этим дело не кончилось. Натура герцога Мерона не желала благодетельствовать в одиночку и он начал привлекать в свою борьбу других представителей знати.

                Представители возражали, отбивались в большинстве своем, но некоторые, те самые, что сами в себе носили по зернышку мятежного духа, да разум еще не отравили шелками и ядом лести придворной, поглядывали с интересом, и интересом совсем не враждебным.

                Первым не выдержал барон Гаде – он примчал ранним утром в герцогство Мерон и заявил громогласно:

-Мне все равно помирать, а детей я не нажил…

                И хмыкнул уже тише:

-Законных уж точно.

                Барон был милостиво принят вместе со своими капиталами, и это уже породило совсем пугающие передвижения по королевству.

-Быть не может! – возражали в столице.

-Помяните мое слово! – неопределенно пугали при дворе друг друга.

                Королю передавали:

-Старый дурак да молодой – два сапога!

                Но король уже не имел в себе веселья и все мрачнее и мрачнее вглядывался в чернеющее будущее над своими землями, с тревожной слезой смотрел на своих детей, чувствуя, как какое-то неизбежное естество, зловещее в своем неотвратимом роке, подкрадывается все ближе.