Удар сапогом по лицу был окончательной точкой, сразу же после него, Валентине показалось, что испуганная душа, вылетев через пятки и спрятавшись в уголочке под потолком подвала комиссариата, ещё долго наблюдала за теми извергами, которые заставили её покинуть родное тело.
— Я же тебе идиот говорил, что твоей ногой только бетонные сваи забивать, — раздражённо сказал следователь НКВД майор Силаев своему помощнику, тучному младшему лейтенанту. – Через три дня у неё суд, там же будут газетчики, фотографы, а ты ей всю физиономию попортил. Это же баба, ей много не надо! Хочешь, чтобы она тут концы отбросила? Где вот сейчас хорошего гримёра сыщешь?
Лейтенант виновато сгорбатился, тупо уставившись на обездвиженную и в бессознательном состоянии лежавшую у его ног женщину.
— Виноват товарищ майор, переборщил. Кажется, у следователя Краснова под следствием сидел костюмер из большого театра. Может, он разбирается в гриме?
После телефонного разговора с Красновым выяснилось, что сидевший за шпионаж и подстрекательство костюмер, был расстрелян буквально на днях.
— Жаль, — произнёс Силаев и положил трубку. – Значит будем сами колдовать.
Он посмотрел на помощника.
— Ну, что стоишь? Сажай её на стул. Будем дальше общаться с барышней.
Дождавшись, когда лейтенант усадил допрашиваемую на стул, Силаев увидел, что та приоткрыла глаза.
— Ну, вот мы и проснулись, открыли свои глазки, — словно читая сказку, съехидствовал майор. — Правильно я говорю? А? Антонова? Вот и славненько. Продолжаем. – Следователь хитро улыбнулся и перевёл взгляд на держащий им перед собой исписанный лист бумаги.
— Итак, гражданка Морозова, которая является вашей соседкой, поясняет, что в период времени с мая по июнь вы собирали в своей комнате проживающих в доме жильцов, где знакомили их с литературой империалистических держав, содержание которой дискредитировало руководителей нашей страны в глазах тех самых граждан.
Валентина слегка улыбнулась, по уголкам губ спустились струйки крови. Заметив это, Силаев, осмотревшись вокруг себя остановил взгляд на своём стакане, стоявшем рядом с графином. Затем сморщив тонкие губы нехотя взял его двумя пальцами и поставил перед ней на край стола.
— Ладно, сплёвывай сюда. Чем только Антонова не пожертвуешь ради тебя, лишь бы дать тебе шанс осознать вину в содеянном преступлении против своей страны.
Валентина, опустив взгляд на стакан, зажмурила вспухшие от побоев глаза и с трудом проглотила всю собравшуюся во рту кровь. Её прикушенный в момент удара язык не нащупывал нескольких зубов. Силаев брезгливо от неё отвернулся:
— Фу…Что же ты творишь, сука! Хочешь, чтобы меня тут заполоскало?
— Да, я действительно читала всем желающим литературу…Но, это были стихи Маяковского и Есенина. Все могут это подтвердить…
Майор, утвердительно закивал головой, не скрывая блеснувшего на лице ехидства.
— Да, да, они подтвердили, но только обратное. Вот, прочтите, — он протянул ей несколько протоколов допросов.
Валентина, превозмогая боль во всём теле с трудом протянула дрожащую руку. Фамилии людей, которые были указаны в качестве допрашиваемых, были ей известны, мало того, они хорошо ладили между собой и часто ходили друг к другу в гости. В Верке же она души не чаяла. После того, как та, будучи уже беременной заболела пневмонией, Валентина неделю просидела у её кровати в больнице, кормила с ложки, выносила за ней утку, меняла постель. Слава богу старания зря не прошли и окрепнув, Верка вернулась домой. Почему она её оболгала, Валентина понять не могла.
— Теперь вы понимаете, что я не обманываю вас? – казалось бы с сочувствием, оживился Силаев. – Все факты, говорят сами за себя. Чтобы найти истину мы допросили даже детей, а дети как вы понимаете, никогда не лгут. Ну, уж если вы всё-таки
считаете, что вас оклеветали, значит, мы сегодня же вас отпустим, а всех их, — он кивнул головой на протоколы допросов, — арестуем и расстреляем. Жалко конечно, что пострадают дети, но…тут ничего поделать нельзя.
— Хорошо… Я подпишу, но пообещайте, что вы никого из них не тронете.
Силаев, не веря своим ушам и глазам радостно встрепенулся, бросив беглый победоносный взгляд на восхищённого помощника.
— Даю тебе Антонова слово офицера.
Он положил перед ней уже готовый протокол допроса с признаниями о совершении ею шпионажа в пользу Японии, Англии и Германии, который заполнил утром, словно чувствовал такую фортовую ситуацию.
— Вот здесь, где галочка, просто распишитесь.
Она, не читая документа вывела аккуратным почерком: «Антонова В. В.».
Силаев нажал на кнопку и в допросную вошёл конвоир.
— Уведите арестованную.
После ухода Антоновой помощник Силаева уже не сдержал эмоций.
— Лихо вы, товарищ майор крутнули эту буржуйскую морду. А то прикинулась тут безвинной овечкой. Теперь главное, чтобы свидетели свои показания на суде не поменяли, ведь чем больше мы разоблачим врагов народа, тем чище станет наша страна.
Силаев вытащил из кармана галифе портсигар, извлёк из него папиросу Беломорканал, закурил, и выпустив в потолок дым, взглянул на своего помощника.
— Никакого суда не будет.
— Как это, не будет? Вы же сами товарищ майор сказали, что будут газетчики и фотографы?
— Проучить я тебя хотел, чтобы ты клешнями то своими не размахивал без надобности. А что? Никак устрашился? Да ты не дрейфь. Завтра утром она вместе с другими уедет отсюда по этапу, на Калыму, лес валить.
— Что …так вот просто, без суда?
— А тебе об этом думать не нужно. Твоё дело маленькое: упаковал и отправил.
Обескураженный ответом своего наставника, лейтенант больше ни о чём не спрашивал.
Валентину отвели выше этажом, где находились камеры для арестованных. Втолкнули в одну из таких, громко закрыв за её спиной массивную железную дверь. Какое-либо освещение отсутствовало, лишь через маленькое размером с книжку окошко, еле-еле проникал тусклый свет от уличного фонаря. По обеим стенам стояли нары для двух человек, одни из которых уже кто-то занимал. Приглядевшись, Валентина увидела свернувшуюся прямо на досках клубочком маленькую, худенькую женщину, однако разглядеть её лица пока не могла. В камере было довольно прохладно. Рукой нащупав настил, она села на свободные нары и облокотилась спиной о бетонную стену. Сильно болела голова.
— Тебя что ли, там били? – вдруг услышала Валентина тихий дрожащий голос, принадлежащий соседке по камере. Тут же следом она зашевелилась и помогая себе руками села напротив кряхтя видимо от боли. Выглядела она лет на сорок, её раскосматившиеся до плеч волосы частично прикрывали на измождённом лице кровавые подтёки. Обе губы были буквально разорваны, запёкшаяся на них кровь по цвету сделала их совершенно чёрными, отчего с самого начала Валентине показалось, что женщина, как и она сама после выбитых четырёх передних зубов немного шепелявит.
— Да, меня…
— Эт… за что же? Вроде, баба ты не распутная, да и одета худо-бедно, но не в рванье? Не то что я — батрачная.
— Сказали за шпионаж и за антисоветскую агитацию. А вы за что?
— За вредительство.
— За какое?
— Полы мыла в совнаркоме. Хотела пыль вытереть на рамке портрета, а руки то скользкие были, вот он и выскользнул, да прямо и грохнулся на пол разломившись пополам.
— Господи, да это же кусок картона?
Женщина внезапно заплакала. Солёные слёзы, попав на раны тут же их размыли и они стали вновь кровоточить. Валентина сняла с плеч косынку и подсев к ней стала осторожно вытирать ей лицо.
— Тебя как величать?
— Нюра. А тебя?
— Валя.
— Ироды! За какой-то никчёмный портрет вы готовы убить человека! – не выдержав причинённой Нюрке обиды, Валентина громко крикнула в сторону двери.
— Умоляю тебя Валюша не кричи, — остановила её Нюра. — А то опять начнут бить.
Валентина вскипела:
— Да я про них самому Сталину напишу!
Нюрка прикрыла ей рот ладонью.
— Валечка, а ведь это был его портрет…