После ночного происшествия с суицидницей уснуть вновь Валентина уже не смогла, она так и пролежала до рассвета на соломе вглядываясь в серое небо через маленькое зарешёченное окошко вагона. Пришедшее утро было прохладным и хмурым, тучи, будто наполненные расплавленным свинцом, казалось вот-вот разорвутся и дождевые воды затопят всю землю. «Всю-то, может, и не затопят, но затяжного дождя не избежать» — подумала Валентина. Состав заметно сбросил скорость, по-видимому, из-за того, что на некоторых участках железной дороги, а в особенности на повороте, появилась заметная просадки грунта, отчего вагон держал крен в одну сторону. Потом его раскачивало то влево, то вправо, словно это был не вагон, а люлька для укачивания младенцев. На узловой станции, где все проходящие поезда останавливаются на несколько минут, будь они пассажирские либо грузовые, их состав так же встал на одном из путей. Во время обязательной утренней проверки заключённых согласно списку, вошедшие конвойные обнаружили труп повесившейся ночью женщины. Тут же вызвали начальника конвойной службы. Валентина, почувствовав неладное дала команду сбившимся в гурьбу женщинам.
— Бабы, а ну быстро по стенкам!
Уговаривать было никого не нужно. В замкнутом пространстве грязного столыпинского вагона, где так и не смог за несколько дней пути улетучиться запах мочи, этот клич только и ждали. До Валентины никто так и не посмел взять на себя обязанности старшей, после сгинувшей Прасковьи. Поэтому такого рода приказ Валентины исполнили все до одной. В вагон шустро влез коренастого вида майор. Валентина узнала его, он уже мелькал в проёме открытых дверей, когда конвойный застрелил Прасковью. Ох и материл же он тогда всех на чём свет стоит. Тот, брезгливо осмотрев вытянувшуюся от кончины покойницу, медленно прошёлся вдоль шеренги осужденных, стоявших у стены вагона. У большей их части глаза наполнились страхом как это бывает при встрече человека со стаей волков. Майор на пару секунд останавливался у каждой, пристально смотрел в глаза, очевидно пытаясь психологически сломать и дождаться пока кто-то, раскаявшись скажет: «Это я её вздёрнула», но не дождавшись таковых признаний, шёл дальше. Наконец, поравнявшись с Валентиной, стоявшей в шеренге последней, майор развернулся к ней лицом, окинул её суровым надзирающим взором с головы до ног.
— Фамилия?!
— Осужденная Антонова…
Статья?!
— Пятьдесят восьмая часть первая.
— У меня есть информация Антонова, что ты здесь смотрящая?
Валентина ничего не ответила. Майор недоверчиво и с ехидством улыбнувшись вновь оглядел всю шеренгу. В тот же миг выражение его лица изменилось, оно покраснело, а сам он в гневе буквально затрясся.
— Вы, что здесь сучки творите?! Три трупа с одного вагона! Да вы бляди мне должны ноги целовать, что с самого начала этапа я не разбросал вас по одиночке к уголовникам! И вместо того, чтобы благодарить меня за гуманизм, вы бросаете мне свои сучьи подлянки?! Мне! Начальнику конвойной службы?!
Он опять-таки перевёл взгляд на Валентину.
— Ещё один труп и я лично тебя закрою в карцер! Без еды, без воды… А всех этих клушек, — он довольно красноречиво указал подбородком на испуганных осужденных женщин, — отдам уркам. Ну, а что с ними там будут делать, ты наверняка представляешь себе. Ты меня поняла?!
Валентина по-прежнему не отвечала. И кто знает, чем бы закончился этот опасный разговор если бы не прозвучавший паровозный гудок. Забрав труп, конвоиры покинули вагон и уже через несколько минут состав жёстко тронулся, набирая нужную скорость. По обеим сторонам железной дороги безгранично раскинулись леса, лишь изредка их разделяли болота.
— Подойдите-ка все ко мне! — громко обратилась Валентина ко всем женщинам.
Осужденные повставали со своих мест и подойдя к ней расположились так, чтобы грохочущий стук колёс не мешал им хорошо слышать, что она скажет.
— Бабоньки, дорогие мои, — сказала Валентина. — Все мы с вами, как это говорят, плывём сейчас в одной лодке. Куда нас везут нам неведомо, но то, что это будет лагерь, никаких сомнений нет. Там всем нам придётся научиться жить по-новому. В одиночку никому не выжить. Тех, кого не добьют конвоиры или уголовники, добьёт тиф. Поэтому всем нам надо сплотиться и помогать друг другу. Иначе – смерть.
Кто-то тяжело вздохнул.
— Эх, сейчас бы горяченького чего поесть. Не ровен час, сдохнем все с голоду.
— Размечталась ты, однако, — каверзно упрекнула её другая. – Лёгкую смертушку ищешь? Скорее, вши всех доедят.
Теперь уже тяжело вздохнула и сама Валентина.
— Завтра утром во время проверки я буду требовать, чтобы нас покормили и дали воду, — сказала она. – Что касается вшей. Спасение придёт в лагере, когда наголо подстригут. Держитесь бабы, что я ещё могу сказать.
Осужденные разбрелись по вагону, не ушла от Валентины лишь одна, кроткая и вежливая Алевтина. На вид ей около тридцати. Она смотрела на Валентину глазами, которые были наполнены мученической тоской и слезами.
— Ты почему не ложишься? — спросила её Валентина.
— Не могу заснуть. Как только подумаю о детках сердце моё готово разорваться.
— Откуда ты?
— С Винницкой области, село Соболивка.
— За что тебя?
— Сказали за пособничество.
— Пособничество кому?
— Мужу…
— Как это?
— А так. Смастерил маслобойку и продал на базаре. Он у меня мужик то рукастый. А через неделю за ним на машине приехали два милиционера из райцентра и забрали с собой. На следующий день я поехала в милицию, там мне сказали, что его арестовали и скоро будут судить. Я спросила у следователя: а что же он такого натворил? А тот мне и говорит: куда ж ты милочка смотрела, когда твой Гришка, лопасти для маслобойки соорудил в виде креста? А крест то получился точь-в-точь как германский. Так мало того, он на допросе повинился, признался, что занимался контрреволюционной деятельностью против нашей великой Родины и товарища Сталина. Ну я со слезами то и вернулась в село. А утром и за мной приехали. Одевайся говорят, поедем к следователю. Приехали, заводят к нему, а у него Гришка мой в наручниках сидит. Весь синий от синяков, оба глаза аж заплывшие. Следователь ему и говорит значит: «А скажи мне Чернов, кто был твоим вдохновителем при совершении тобой преступлений контртеррористической направленности? А Гришка в пол уставился и отвечает: «Жена». Тут мне сразу то на руки наручники и нацепили. Господи, как же я плакала. Кричу ему: Окстись! Брешешь ведь! Бога побойся, деток же у нас двое! А он сидит и только плачет.
Валентина сочувственно покачала головой:
— Оговорил ирод…Видать хорошо били.
Ночью состав шёл без остановок. Валентина, убедившись, что все улеглись и заснули тут же закрыла отяжелевшие веки.