Глава 7

Просыпавшаяся ни единожды за ночь Валентина, обратила внимание на то, что этой ночью их состав шёл без остановок и на предельной скорости. Сцепки, соединяющие между собой вагоны, стучали так, словно это и не сцепки вовсе, а наковальня. И стук исходил от них, жёсткий и хлёсткий, а врываясь в ушные перепонки он будто скапливался в голове зарождая в ней пульсирующую боль. Наверное поэтому, все женщины накрыли свои головы чем придётся лишь бы не слышать грохочущий стук. Но кроме этой беды, параллельно с ней шла и другая — холод. Заткнув в вагоне все возможные щели соломой, кроме раздвижной двери, днём садились кучнее и пели песни, а ночью спали обнявшись, да прижимаясь друг к дружке, как только что рождённые щенки, выискивающие на брюхе у матери молочные соски. Голод и холод объединил всех во что-то единое целое и это было похоже на то, как соединяются капельки выплавленного свинца, те, что Валентина однажды видела на заводе. С рассветом состав наконец-то остановился на небольшом полустанке. Торможение разбудило практически всех, но не все спешили вставать из согретых за ночь лежачих мест. Валентина не сомневалась, что сейчас будет проверка по списку, а значит появится возможность выпросить хоть что-то поесть. Она вскочила, подошла к двери и через маленькую дырочку в обшивке вагона стала рассматривать местность. Состав остановился. Валентина обернулась к женщинам.
— Девки вставайте! Конвой идёт! Проверка!
Кто-то громко гаркнул:
— Валюша, надо требовать жратву! Или пусть расстреливают прямо здесь!
Все остальные поддержали, выражая разные недовольные высказывания.
— Тихо девчата! – крикнула Валентина. – Если будем кричать не получим ничего! Сейчас им никто руки не вяжет. Для них мы зэки, хуже того – враги народа. Убьют и спишут. Вспомните Прасковью?
Валентину прервал металлический скрежет открывающихся запоров. Все притихли, наблюдая как с грохотом и скрежетом открылась раздвижная дверь вагона и вместе с порывом прохладного утреннего ветра во внутрь влетела команда:
— А ну быстро по стенкам! Шаг в сторону без разрешения – попытка к бегству! Расстрел на месте!
В вагон влез один из конвоиров со списком в руках. Двое других стояли у дверного проёма нацелив оружие на заключённых. Началась проверка, затем внутренний осмотр вагона. Кажется, было всё нормально, и проверяющий направился к выходу.
— Разрешите вопрос? — набравшись смелости спросила Валентина.
Тот подошёл к Валентине.
— Почему не представляетесь?
— Осужденная…Антонова.
— Слушаю.
— Мы ничего не ели уже двое суток, — слегка дрожащим голосом стала говорить Валентина. – Очень холодно, особенно ночью… Мы всё-таки женщины. Может вы проявите к нам хоть какое-то милосердие? Нам бы немного еды и соломы… У вас же, наверное, то же есть мама? Пожалуйста…
Конвоир на секунду замер. Его глаза забегали, а на лице проявилась надменность.
— Вы в первую очередь осужденные, — ответил он. –Враги народа и всего нашего правительства, в частности товарища Сталина.
Он развернулся и направился к выходу. Спрыгнув вниз на пути, конвоир бросил на Валентину беглый взгляд и не громко буркнул одному из подчинённых:
— Принеси буханку хлеба и котелок с водой. Только мигом!
Тот побежал к конвойному вагону. Женщины стояли словно вкопанные, все боялись даже кашлянуть, чтобы не дай Бог этот конвоир не передумал ничего. Через минуту убежавший вернулся, передав старшему хлеб и воду.
— Антонова! – крикнул он. – Подь-ка сюды.
Валентина тут же сорвалась к двери.
— На-ка вот, возьми, — он протянул ей котелок с водой и зачерствелую буханку хлеба. И уже следом добавил: – Хлеб сама распредели. Весь не съедайте. Никакой еды больше не будет.
— Ты уж скажи, ради Христа, куда везут нас? – спросила Валентина.
— Воркута, — тихо, чтобы никто из конвоиров не услышал, произнёс он.
Как только дверь вагона закрылась осужденные облепили Валентину. Их руки потянулись к хлебу. Ей было сложно найти для всех нужные слова, чтобы объяснить, что булка хлеба, размером с кирпич, это точно на несколько дней, а может и до конца… И что кормить в первую очередь надо тех, кто ослаб.
— Ну что ты греешь буханку? – с заметной и демонстративной злостью сказала ей одна из осужденных. На всём протяжении пути она неоднократно уже пыталась зацепить оскорбительным словом молодуху Глашу и ту, что вздёрнулась ночью пока все спали. – Али ты не видишь, что бабы оголодали?!
Валентина прижала хлеб и котелок к груди.
— Хлеб буду делить на всех сама. Вода по одному глотку.
— А ты никак в надзирательши метишь?! – завизжала та, выставив руки в боки и сверля Валентину озлобленным взглядом.
Никто не знал, чем бы закончилась эта ситуация если бы в разговор не вмешалась одна из осужденных, женщина в зрелом возрасте встала между Валентиной и той, что набросилась на неё с претензиями.
— Думаю, что Валя делает правильно, — сказала она, бросив значимый взгляд на нападавшую. – Один только господь знает сколько нам ещё ехать и сколько нам ещё предстоит вытерпеть мучений. Съедим всё мы конечно утолим голод, но надолго ли? А если по норме, то это поможет нам всем выжить. Это я говорю вам как врач.
Её слова заметно снизили агрессию нападавшей осуждённой, та развернулась, отошла в угол вагона и села на корточки. Валентина подошла к ней, опустилась рядом, сев на жухлую солому. Затем сняла с себя кофту, постелила на ноги. Поверх кофты положила буханку хлеба, достала маленькие ножницы.
— Будешь мне помогать, — сказала ей Валентина, разрезая хлеб лезвием от ножниц. — Выдавай да запоминай кому даёшь. Вот и будет работать твоя справедливость.
Осужденные по очереди подходили за своим куском хлеба, размер которого был со спичечный коробок. Воду, как и решили давали по глотку. Перед сном норму повторили, спать улеглись с хорошим настроением, ведь оставалось ещё половина буханки хлеба.
Так совпало, что Валентина легла рядом с осужденной, которая представилась врачом.
— Неужто и вправду врач? – спросила она у неё.
— Да, правда детский.
— А как зовут?
— Евдокия.
— А тебя-то за что, Евдокия?
Та едва заметно улыбнулась:
— Привёл ко мне на приём дочурку один из парткомовских. Простыла дочка-то его, видать продуло где-то. Кашляла сильно бедняга. Бронхи свистели так, что без стробоскопа было слышно. Поняла я, что без антибиотиков то, ребёнок не выкарабкается. Выписала ампициллин, посоветовала найти американский. Он спрашивает значит: а почему американский? А я ему и говорю: да потому что он лучший. Они ушли, а на следующий день утром за мной то и пришли…
— В чём же вас обвинили? Ведь вы хотели, как лучше?
— Обвинили в сговоре с американской разведкой, в нанесении вреда советской медицине и потери репутации врача.
— И…сколько же вам дали?
— Пятнадцать…
Евдокия опустила взгляд, её глаза наполнились слезами.
Валентина жалостливо обняла женщину, прижав к себе.
— Мы справимся. Я уверена в этом. Мы будем бороться и выживем.
О том, что их везут под Воркуту, Валентина ей пока не сказала. По слухам людей, чьи близкие оказались в лагерях по доносам и вымышленным обвинениям, считалось, что именно в Воркуте на строительстве железных дорог люди гибнут от холода и голода в огромных количествах. А тела умерших в продуваемых пургой степях так и остаются там гнить.