И залезаю туда, где висят замки, которые так хочется взломать, вскрыть — запретные секреты, тайна, свобода, и сердце бьëтся быстрее, в упоении…

Мои пальцы бьют разрядом электрошока, и серые глаза отрезвляют.

Они смотрят холодно, оценивающе, а потом он усмехается и говорит:

«Ты слишком спокойная и пугливая, Эстерли».

«Ты безобидная, только любишь странных зверушек. Об этом мне сказали в приюте. Как и то, что ты любопытная. Тихая, незаметная и любопытная. Кто знает, к чему это приведëт, да?»

Я только кивала. Порядок, порядок, порядок. Я девочка тихая и земная.

Но во мне всколыхнул трепет чудовище. И оно умирало.

Он — с серыми глазами — заставляет меня замереть. Он сканирует меня.

И всë же — я это вижу — недооценивает. Мне даже приятно от того, сколько он не знает.

Во мне столько темноты, что тени, которые таятся по углам, неспособны сравниться с ней.

Я боюсь еë.

Боюсь, но любезно, робко улыбаюсь окружающим.

Когда чудовище в первый раз заговаривает со мной, я хочу сделать ему железное крыло. Такое, которое позволило бы ему летать — и чëрт вообще знает, почему я хочу, чтобы он летал, но я хочу.

Чудовище открывает глаза, резко хватает мою руку, примеряющуюся к его телу, и говорит на каком-то своëм странном наречии, языке.

Это слышится как удары, как жестокость битвы, и как музыка — тревожная, резкая, страшная,

но я заворожëнно вслушиваюсь.

— Тихо, тихо, я лишь хочу помочь, — мы говорим на разных языках, но он прислушивается. Он смотрит так, словно понимает. А потом вдруг, действительно поняв, тревожно выкрикивает что-то и снова начинает метаться — только теперь по всей комнате. Он опрокидывает стол с инструментами, некоторые макеты боевых роботов, воззрившись на них с ужасом, а я испуганно прижимаю руки к щекам и принимаюсь его успокаивать.