Я их не видела. Нам говорили, что мы здесь от них в безопасности.

Я собрала ладони вместе от испуга и неведома откуда возникшей тревоги, такой же черной, как клубни дыма и шторма. Такие же черные, как прутья ограды и как иссохший от едких паров плющ.

Тревога внезапно зазвучала как робот, издающий пики и мигающий красным, прежде чем, взбеситься и выйти из строя.

В этот миг я увидела чудовище.

Чудовище имело руки, имело ноги, имело человеческий торс, имело крылья. Крылья горели золотом, перья выпадали, крылья кровились, торс кровился, покрытая сажей кожа блестела…

Чудовище приковало мой испуганный и потрясëнный взгляд.

Чудовище имело перья, когти и внезапно самое красивое человеческое лицо, которое я видела. Глаза золотые — бешено, обезумевше впившиеся в меня, заставили задрожать,

он вскрикнул — взревел даже, от боли, взревел так, как я никогда не позволяла себе,

а потом резко упал мне под ноги и уже, кажется, не дышал.

Испуганная, я положила руку ему на шею — кожа была горячей.

Искалеченная птица не дышала, но была по-упрямому живой. А моя рука на коже подрагивала. Моë дыхание подрагивало.

Я сама подрагивала.

Но — как и от шторма — не от страха.

От восхищения.

/

Я была очень осторожна и методична.

Никто бы никогда не заподозрил пугливую Эстерли в преступлении.

Моя комната — кладезь игрушек, которым никогда не стать живыми. Различные части тела из железа, которые я заботливо прикрепляла друг к другу, но которые никак не дышали.