— Останешься на ночь на дежурство с сержантом Кубытько, утром захочешь.
    Написали все. Надо сказать, что подавляющее большинство, включаю и меня, написали действительно добровольно. 
           Ранний апрельский призыв в Союзе всегда уходил за границу. Опоздав в первую команду, я чуть было не пропустил и вторую. Когда я очухался от проводов, мать  этапировала меня прямо на сборный пункт, так называемую «девятку». Девятый километр от Краснодара по Ейской трассе. Там меня отказались принять по причине нестриженности. Где-то на ближних дачах мать выпросила ножницы и ими же меня остригла налысо. Волосы частично остались и прапор на КПП долго решал достаточно ли я лыс для исполнения почетной обязанности. Желание отправить меня в армию в семье было настолько же велико, насколько нежелание армии меня в себе видеть. Победила родина Мать. Она, все-таки сдала меня на девятку, полу лысого и полупьяного. Таких там было большинство. Похмеляли нас множественные друзья, перекидывая через забор выпить и закусить. Рекруты по-братски делились.
       Оказавшись на распредпункте под Франкфуртом, я валялся на траве и ждал, когда крикнут команду «Долина». Полгода назад по этой команде мой старший брат Владимир попал в разведку, где служил переводчиком с английского языка. Я тоже учился английскому в Универе, и исходя из этого, а также из того, что по закону родные браться в советской армии должны служить вместе ждал этой команды и распределения в разведчасть к брату. Был так же и расчет на благодарность майора, оказавшийся несостоятельным. Причем оба, и расчет и майор. Майора я последний раз видел в самолете, причем самолет летел куда ровнее, чем ходил майор. В глазах плескался батин подарок. Я его не сужу, забыл он обо мне не по злобе, просто по пьяни. С кем не бывает. И попал я в танковую учебку, где почти полгода проучился на командира танка Т-72.  Экипаж три человека.
       Когда мою фамилию выкрикнули, я все еще думал, что попаду к брату. Подошел к столу. В чистом поле, за столом сидели капитан, прапорщик и сержант. В петлицах у всех были танки. Ну, правильно, думаю, замаскировались разведчики. Прапорщик, реально с лицом танкиста, спросил:
       — Боец, чем отличается бабочка от самолета?
       Я по наивности подумал, что это какой-то хитрый разведческий вопрос на сообразительность, и ответил на чистом, оксфордско-английском:
      —  The difference between butterfly  and aircraft is… 
     Ну и дальше о разнице бабочки и самолета.  Прапорщик напрягся. Он понял, что это не по-русски, но по-каковски не в курил. Более образованный капитан, сказал:
      — Это что, по-английски, что ли? – и добавил, — Молодец, в  командирский пойдешь. 
    И я пошел в командирский взвод. Вернее, побежал. Обычно неприятные воспоминания и об армии и вообще по жизни, в памяти не держатся. Память человеческая — штука в основном гуманная. Предпочитает хранить воспоминания светлые и веселые. Мы помним больше анекдотов, чем историй грустных.  Но вот историю о том, как нас, в прямом смысле, гнали по Германии, я помню. Сначала нас привезли в теплушках на какую-то станцию, там построили и погнали бегом километров 10-12. Помню краски. Все серое. Мы в шинелях, раннее утро, туман. А вдоль дороги солдаты службы военной автоинспекции, в белых крагах, с гаишными палками и калмыцкими лицами. Почему калмыцкими не помню, может кто-то сказал, а может, показалось. Некоторые на поводу держали овчарок. Кто отставал или выпадал из строя, били этими палками, они мелькали с двух сторон как хвосты зебр. Собаки лаяли. Мне казалось, что я вижу кадры из фильма, где немцы гонят советских военнопленных. Совпадение полное. До сих пор почему-то помню ощущение бесправия, униженности и смерти. 
     Видимо, чтобы лишний раз не раздражать побежденных немцев, нас потомков победителей гнали рано утром, бегом, в потемках лишь бы побыстрей спрятать за забор части. Я не так много потом ездил по Германии, но один раз пересек ее с севера на юг, и один раз с запада на восток. Почти в каждом городе или деревне я видел ворота мышиного цвета с красными звездами. Ощущение двойственности во время всей службы меня преследовало. С одной стороны, я видел, что мы здесь не нужны, с другой стороны понимал необходимость здесь быть. Странный предмет – образованный русский солдат.
   «Нехватка» —  меткий термин первого года службы. Особенно первого полугода, периода. Постоянное чувство голода. Организм еще не перестроился и требовал – жрать, жрать и жрать. Мы не понимали старослужащих, которые пропускали завтраки и обеды. Собственно, и обед для нас, духов, был испытанием. Строем загоняли в столовую и по команде «Приступить к приему пищи», наступал именно прием, а не обед, в гражданском понимании слова. Раздатчики пищи раскладывали кашу, обычно перловку, и обычно уже холодную по мискам. Уложиться надо было в 2 минуты, и не дай бог кому задержаться. Многие уносили с собой хлеб и сахар, спрятав в сапог. Наказание было жестоким. Из столовой молодой приносил буханку черняги и ее заставляли съедать в присутствии взвода и сержанта. Без воды. 
      Все этапы службы обозначались периодами. 1й — дух, череп, пират и т.д., 2й – молодой, вне зависимости от рода войск, 3й – помазок, это в ГРУ, в других войсках по-разному и 4й везде старый, дедушка, дембель, а после приказа гражданский. Что интересно период по-английски означает женский термин – месячные. Какое совпадение?!
     Командиров экипажей обучали по всем трем специальностям, командирской, стрелковой и водительской. Так что пришлось и поводить, и пострелять. Причем и то, и другое получалось у меня неплохо. На экзамене по вождению, я якобы случайно зацепил небольшой стожок и пару деревьев на обочине, не удержался, попробовал мощь танка. Сержант на броне вдул в уши богатый сержантский мат, но оценку поставил «отлично». Может и сам любил полихачить. А знаете, трудно удержаться, когда махина под сорок тонн, начинает слушаться рук и ног. Просыпается детская тяга, что-то сломать. 
      Особых воспоминаний про свой танковый период почти не осталось. Помню ночные стрельбы на танкодроме «Олимпия». Били трассерами из пулемета по огневым точкам и из вкладыша по макетам бронетехники условного противника. Я попадал. Был бы не условный, убил бы. Психология войны – это психология толпы. Индивидуальность теряется, ты часть машины. Ты – это глаз, палец, курок, пусковая кнопка. Мы не любили строевую подготовку. Ее никто не любил. Тупая муштра. Позже, много позже, понимаешь, что эта самая тупая муштра – серьезный психологический тренинг.  Когда идешь в строю, в ногу, с песней в какой-то момент появляется ощущение своей огромности.  Ты растворяешься, ты часть целого. Твой шаг стократен. Твой голос — это молитва, всем миром, заклинание. Прикажут убить – убьем, прикажут умереть – умрем. Нет индивидуума. Наверное, только так и можно побеждать. Это не хорошо, и не плохо, это есть. 
    За месяц до окончания учебки и получения сержантских лычек пришел приказ о моем переводе в разведчасть к брату. Вызвал комбат спросил, может задержишься на месяц, получишь сержанта поедешь. Нет, от танковой учебки уже воротило, как от чумы.  Даже сержантская зарплата до 75 марок, и лычки не удержали. Да и не хотелось этих лычек особо. Пришел рядовым и им же уволился в запас. 
    Так я попал в знаменитый город Торгау. Город Торгау знаменит тем, что здесь на Эльбе состоялась встреча союзников. Наша армия встретилась с американской. Через сорок лет я слушал через спутник тех же американцев, которые с нашей армией встретились, но надолго не расстались. Мы слушали друг друга через треск наушников и смотрели через прицелы радаров. Часть стояла на боевом дежурстве, и мы в режиме реального времени, шесть через шесть часов, посменно слушали и записывали врага. Когда находишься на боевом дежурстве, термин «вероятный противник» не работает. Он, противник, реально перелетает с базы на базу, сбрасывает десант, перемещает технику.  «Reforger», Return for Germany – (возвращение в Германию) так с конца сороковых назывались основные учения США и стран НАТО. За перехват первого самолета по рефоджеру полагался отпуск на Родину, 10 дней плюс дорога. Мы на «Орионе» ловили их пачками. Задолго до вылета. «Орион» в то время – новейшая игрушка армейской разведки. Станция ловила спутниковые лучи, техники их доводили до звукового сигнала, а мы, переводчики, уже должны были установить ценность информации, перевести и доложить на ПЦ, приемный центр.  У нас были две папки, одну мы называли СС другую – Абвер. То, что касалось политики, (перелеты первых бортов США и Европы и др.) складывалось в папку СС, все что касалось военной информации уходило в папку Абвер. Соответственно особый отдел питался из папки СС, военные приемного центра из папки Абвер. И всем хватало. Беда только в том, что нам не особо верили и редко докладывали в Москву самую ценную и свежую информацию. Было обидно. Мы ночами не спим, только по секе. Выкапываем из космоса «ценняк», а потом видим наши отчеты в мусорной корзине. В разведке информация одного источника всегда должна быть подтверждена другими. Так наша космическая информация по идее должна быть подтверждена еще и агентурной сетью, радио и дипломатическими каналами. Уникальность станции была как раз в том, что она брала свежак, с пылу с жару, и быстро подтвердить или опровергнуть нашу информацию, практически было невозможно. Потому и летели доклады в корзинки, кабы чего не вышло. Только особисты ничем не брезговали, ну да у них работа такая. К концу службы, когда энтузиазм службы уступил место спокойному ожиданию конца этой службы, мы брали газету «Красная Звезда» и тупо переписывали из нее сведения об очередных учениях супостата. Не удивлюсь если подполковник на приемном центре доставал из стола такую же газету, сравнивал и вносил информацию в донесение. И волки сыты, и погоны целы.