Ближе к вечеру я остановился в лесном насаждений представленном одиноко стоящей берёзой, поставил палатку, разжег костёр, а как говорил Дзержинский — костёр — он как любовь, чем больше палок, тем жарче, и я не осмеливался перечить этой теории. Мною был собран шикарный костер, на котором был зажарен дикий банк каши гречневой с кусочками шкурок с писюна верблюда, съеден и успешно в последствие переварен. Хотелось бы думать, что я был у Манского, хоть на пол пути, но был я не Манского, а был я у дерева уебанского, поедал гречиху, пил water думая о вечном. По прикидкам, с посланным мне с Нибиру, к завтрашнему вечеру я таки должен был дойти, ибо стимул вполне хорош собой, погода шептала об том, что ежели я не соизволю ускориться, то дрочило отпадёт и назад не вернётся, да и спать на земле, хоть ещё  и не минус, но уже для мочевого пузыря будет вполне достаточно, что бы писать с натугой.
     Нас утро встречает прохладой… Моё же утро встретило снегом. Идти стало ещё приятнее, чем было раньше и лучезарная улыбка не сходила с моей рожи.

      Хорошее мясо, отличная еда и жиза у нас не беда, да только грядут холода, и приснится мне от них пизда. Порой снег валил, так что видно было с гулькин хуй, порой было вполне нормально, а порой я сидел и оглядывал местность. Картина маслом – зимний лес, только вот немного странный, зеленые березы, зеленая трава и снег. Много снега. Но не обычного белого снега, а грязного, смешенного с чем-то охуенно напоминающим, и им же и являющимся, пепел снегом.