Вернемся к балу? Были радостные улыбки и ее робкий с честной поволокой взгляд, его чуть смелое сжатие ее руки. Ее заливистый смех, сияющие глаза, будто бы единственные в мире. (О, мои эгоистически прекрасные предки, как жаль что вы все так быстро позабыли и вам достаточно было танца и музыки, что бы под строгим надзором играть в третьесортной переизданной пьесе этот повтор сюжетных вероятностей и еще одних повторов, и так вот, дешевыми остаточными пародиями, соскользнете вы в 21 веке на листки желтой прессы обезжиренным космогоническим недовоспоминанием.)
Но тогда — то ведь было все то прекрасное, что описывают про 19 век. Спустя несколько недель, они, гуляющие в темных аллеях, осмелелись на поцелуй. Любовь — это вообще что? Созидание, или разрушение? В какой момент любовь называется любовью? В тот, когда ты осознаешь, что она есть и что она полна настолько, что затопила тот, знакомый тебе прежде мир. Любовь разрушает мир. Любовь создает новый. Иногда она успевает лишь разрушить и мы в ужасе бежим. Счастливцы те, кто разрушения не ведают, или же не замечают, и следовательно — бесстрашные. Горько и тяжко пришлось бы ее разоряещемуся отцу, чья последняя надежда была выдать дочь за хоть немного состоятельного, но порядочного человека, знай он, как сладострастно вязко и необратимо они уничтожали эту, его едва согревающую надежду и в темных аллеях, и в аппартаментах князя, оплачиваемых его увядшей богатой любовницей. К чему описывать их характеры, ведь конечно, для остроты, автор должен приписать ей скромность, а ему дерзновенность. Зная наперед, что все это есть в каждом из нас и что и скромность, и дерзновенность просыпается там, где им отведены места в этой (небесной ли?) да земной, конечно земной, шутовской игре. Еще автору надобно наделить их красотой, как внешней так и красотой порывов их чувств. Но ведь и красота- слово таящее один из самых острых ингредиентов и так же спит до выхода на сцену из зияющего логова пустоты переполненного всем. (Мои скучные пронзительные и сонные предки). Они не думали расставаться, но тайна их скрежещала, томила но и не могла перестать быть тайной.
