– НЕТ! Я ГОВОРЮ ТЕБЕ НЕТ! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! Я ПРОКЛИНАЮ ТОТ ДЕНЬ, КОГДА МЫ ПОЗНАКОМИЛИСЬ! – навзрыд рыдает Кир и бьется головой об решетки. 

Все! С меня хватит! Я больше не могу это слышать и видеть! Ортега с тяжелым сердцем покидает камеру Кира. 

– Прощай! Кир! – сказал он напоследок ему. 

Внезапно Кир оживает, бросается к прутьям и пытается пролезть сквозь них – СТОЙ! А НУ СТОЙ! Я ХОЧУ ЧТОБ ТЫ СМОТРЕЛ! КАК МЕНЯ БУДУТ КАЗНИТЬ! КАК МОЕ ТЕЛО НАШПИГУЮТ СВИНЦОМ, А ЗАТЕМ БРОСЯТ НА СЪЕДЕНИЕ КРЫСАМ И ПАРАЗИТАМ! Я ХОЧУ ЧТОБ ТЫ ЭТО ВИДЕЛ! И ПОМНИЛ ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ СВОЮ ВОНЮЧУЮ ЛЖИВУЮ ЖИЗНЬ! – крики Кира перерастают в дикие истошные вопли. 

Хорошо что помещение камер имеет звукоизоляцию! Иначе сюда бы сбежался бы весь народ с тюрьмы! 

Ортега пошел дальше в другой конец помещения. Перед ним мелькали камеры, в которых сидели, лежали узники. Их было немного, так как этот блок тюрьмы был предназначен исключительно для приговоренных к смертной казни. 

Законы Златых Апостолов предусматривали три вида основных казней – расстрел, виселица и варка в кислоте. 

Дополнительные подвиды – отрубание головы, четвертование, утопление заживо, аутодафе. 

И вот последняя камера, Ортега заглядывает в нее. 

У него сердце буквально переворачивается. 

В камере сидел Христиан. Некогда его статный и благородный вид испарился вообще. 

Голова обрита налысо, на лице шрам от удара электро-дубиной, глаза усталые и будто в пелене, но, одет он был в свою служебную форму, правда она вся изорвана, испачкана в грязи и крови.