— Ты выставил все, будто мы живем в «1984», Оруэлла. Или «451 градус по Фаренгейту», Брэдбери. Нет, как в «Последней ноте», Демиана Фелла! — Лесе все это порядком надоело, и ее тон давал это понять.
Эту девушку в принципе легко было вывести из себя. И не потому, что она была стервой, а потому, что она в принципе представляла собой персону крайне эмоциональную. Из этого следовало, что под «вывести» подразумевается «вывести на любую эмоцию», а «из себя»… Ну, из себя ее тоже было легко вывести.
— Очнись, братец, ты этим ничего не изменишь, только себя угробишь!
«И нас, за компанию!» — закончила она внутренним голосом. Теплым голосом. Раздраженным, конечно, но теплым. Леся любила брата. Не настолько, чтобы потерять из-за него работу, но что-то около такой любви.
— В любой другой стране, ты получала бы минимум в четыре раза больше! — он знал, что для сестры это не будет аргументом.
— Дорогой мой, ты бы свои деньги считал, а не мои. Мне и здесь неплохо. Не так много, зато стабильность.

— Сынок… — Анна Николаевна не смотрела ему в глаза. Взгляд опущен вниз. Она вообще будто не здесь. От нее только голос. Не факт, что мысли ее сейчас отсюда, из этого времени, по этой ситуации. Женщину, у которой поседела уже большая часть волос, просто словно заклинило: — Удали. Удали, сынок…
Она будто знала, что будет дальше. Десять лет прошло. Леня тоже был такой. Славик. Весь в отца. Зачем он такой? Весь в отца. Зачем? Что ему это даст? А что отнимет? И слез уже нет, а плач не прекращается. Внутренний. На внешний слез нет. И сил тоже. В голове образ Лени. Ее Лени. Того, которого забрали десять лет назад. Он исчез, но она-то знала, что его забрали. Она-то знала! И Славика заберут. Даже если он удалит. Тогда зачем умолять, чтобы удалял? Пусть люди знают правду! Пусть знают… Но может не заберут, если удалит? Может…