Не знаю, как сейчас, а когда Юра был жив, он был очень весел и неприхотлив. Он приходил к нам в офис в спортивных трусах, футболке, с новой девушкой и говорил:

              — Это моя сестрёнка, Анечка, из Кишинёва.

      Имена девушек менялись, название города никогда. В его звучании слышалась нежность.

      По традиции его спрашивали:

               — Это старшенькая?  В тот раз младше была.

               — Растут сестрёнки, растут, — отвечал Юра, — не угонишься, и все к братке. И всем по серьгам, и все в Москву.

         И что-нибудь цитировал из «Трёх сестер», или любой другой подходящей книжки. Память его не напрягаясь выдерживала тонны строчек на разных языках. Я помню его любимое в состоянии очень винном:
            

               Велик и славен, словно вечность

               Король чьё имя Благородство,
               И отступила бесконечность,
               И уступило первородство…

           И тогда, да и сейчас, не могу до конца осознать огромный смысл этих великолепно зарифмованных строк. Пока еще только пробую на вкус эту последовательность «вечность… первородство… бесконечность…» Очень вкусно, но вот что именно? Чем оно пахнет – эта «бесконечность»? Бедный Юрик…

           А жили мы вполне земной, бесшабашной жизнью. Юра рассказывал:  — У меня девушка, новая. Хорошая, замужем. Муж в Новороссийске живет. Приезжает по субботам. Утром просыпаюсь, кто-то хрясь по морде. Ага, значит – суббота.