– У меня ещё одна осталась, – слабо промямлил уже сильно разочаровавшийся пианист.

– Ну, давайте. И прошу вас, не разочаруйте меня хоть на этот раз. Ведь, как говорят, Бог троицу любит, верно? А мы все посланники божьи. Так что не разочаруйте ни его (указывает пальцем вверх), ни меня. Хе-хе! Начинайте!

И снова та же игра, снова грусть, снова мрак. Но теперь, после всего сказанного директором, в игре стала прослушиваться небольшая фальш: играющий стал сильно нервничать.

– Ну-у-у, голубчик, – вновь глубоко протянул директор по окончании игры. – Снова на те же грабли? Жаль, очень жаль. Знаете что, идите-ка вы домой и дорабатывайте. Я знаю, у вас талант, только молю вас, не губите его, не губите. Посидите, подумайте, авось что и выйдет. Всё у вас получится, я в вас верю, – произнёс директор, похлопав сидящего по плечу, и снова уселся за свой стол разбирать груды наваленных бумаг.

Разочарованию молодого человека не было предела. Он столько писал эти мелодии, столько потратил сил и терпения, а в итоге – на тебе: не подходит, не то, не совсем хорошо и т. д. и т. д.

В полном отчаянии, пианист сложил ноты в толстую папку, которую принёс с собой, но уходить пока не спешил. Чтобы себя хоть чуть-чуть успокоить, он снова начал играть, но эта мелодия сильно отличалась от тех, что были исполнены им ранее. Это была уже другая музыка: трагичная, мрачная, донельзя тоскливая и горькая. Вся трагедия человеческих судеб была отображена в её звучании. Страдания, горесть, муки, страх – всё смешалось в ней воедино, образуя собой невероятную смесь, способную вызвать у слушавшего её не то что слёзы, а крик, крик души, крик отчаяния.