– Начинайте. Что у вас там самое первое? Хорошо, вот с этого и начните.

Коснувшись длинными, тонкими пальцами клавиш пианино, молодой человек принялся играть. В комнате воцарилась довольно мрачная атмосфера, какую наводила играемая им мелодия. Грусть и уныние с их сестрицей тоской прослеживались буквально в каждой ноте сочинения. Но эта грусть продолжалась недолго. Через пару минут он закончил играть и в комнате повисло длительное молчание, лишь прерываемое попыхиванием директора очередной сигаркой.

– Ну-у-у… – протянул директор. – Неплохо, хотя если говорить по существу, то слабовато. Вы, милостивый государь, уверен, можете и лучше.

– Так не подходит? – спросил пианист с еле прослушивающейся дрожью в голосе, поглядывая исподлобья на директора своим поистине щенячьим взглядом.

– Боюсь, что нет. Вы же знаете, у нас театр драмы. Нам нужны такие мелодии, чтобы душу захватывали; чтобы из глаз наших зрителей при первых же нотах начинали ручьями течь слёзы. Понимаете? А то, что вы сейчас мне тут сыграли, это так, лёгкая ипохондрия и не больше.

– Я могу сыграть другое, – предложил пианист с надеждой.

– Ну, давайте послушаем.

И он снова принялся за игру. Мелодия была уже другая, но грусть и уныние всё те же.

– Ну, это уже получше, – заключил в конце директор. – Но, согласитесь, всё-равно что-то не дотягивает. Вспомните, ведь какую мелодию вы написали к нашей прошлой постановке? А? Чудо, а не мелодия. Слушаешь и плачешь! А это что?