Напившись из дешевой тары какой-то мутной дряни, от одного запаха которой всё живое должно было умирать во всей ближайшей округе, отец шел спать, робко заглядывая в отделенный в общей комнате угол сына. Карл делал вид, что никакого отца у него за спиной нет и тот, постояв немного, шел на свой продавленный диван и пьяно засыпал.

                Карл после этого сидел назло ему еще с четверть часа, а затем шел и ложился. Утром, проснувшись, находил уже пустой дом, да пару бутербродов для себя, приготовленных отцом. Есть эти бутерброды было невозможно хоть сколько-нибудь нежному желудку. Ветчина отдавала пластиком, а хлеб был заветрен.

                Но нежность желудка не для бедняков.

                Карл твердо решил оставить всю эту жизнь однажды и теперь, когда оставался ему только один вечер, отец вдруг выдал свое: «сын мой…»

                И от одного звука его голоса Карла сморщило. Карл слишком сильно ненавидел отца за эту нищету, за отвратительный запах, за отсутствие амбиций, за смешные и глупые ошибки в словах, за то, что он вообще есть.

                Про мать Карл ничего не знал. Отец никогда не рассказывал ему ничего, кроме того, что она была красива, но не было ни ее фотокарточек, ни ее писем, ни школьного ее аттестата – ни-че-го. Словно и ее самой не было.

                Но Карл мучительно хотел представлять, что она была женщиной прекрасной, очарованной по какой-то глупости его поганый папашей.