Театр тот стоял на пепелище, в нём сатир козу доил.
1.
Сатурн пожирал своего ребёнка, отбрасывая злобную тень. Струей, стекая кровью реки наполняя. От губ, к подбородку, плечо в надрыве поджимая к шее, наполненной кусками смерти, плодов своих чересел. В истошном гневе, попыток ярость обуздать, он отец и он же мать, наследника очередного поедал.
И жажде той не было конца. Она копытом, рёвом тайну смерти хоронила. Неистово, сквозь слёзы горести несла. Там начало плавно в танце, обретая свой конец, из цикла в цикл, вновь ход давала действию сему. Не мог черпать сил он у истока, где всё есть одно, неразделимо и прекрасно. Он выход для себя нашёл, своих детей он поедал из года в год. Те муки ада, безумием сознание накрыли. Из бога в демона он превратился. Бессмертие своё построил на могильнике из беспомощной мольбы, призыву к покаянию. С хрипом сбитого дыхания, с надорванной глоткой, ошмётков, рванной плоти молили дети о пощаде. Лишь те, кто смысла таинства обряда на тот момент не понимал, в сторонке наблюдали, безмолвное отчаяние, приближая очередь свою.
Сатурн, покончив с делом ставшим смыслом существования своего, от ужаса поступка, личиной сожаления маску на год отложил.
Кровь с рук демона кап-каплей по одной к древу, ручейком путь в том царстве проложила. Оправдание Сатурн искал, в прожитых столетиях, но на голод вечный был он обречён. Лишь стоило ему, вкусить сладость своей же собственной души, он сам себя проклятьем наделил. Ему он даром показался. Он вечность гнал, он обуздать её хотел.
пишу за еду
