— Дверь у соседа открытая, вот и зашёл, — усмехнулся тот. – Мало ли, думаю, преступление какое совершается.

— Вам присутствовать при аресте никак нельзя, — отрезал полицейский. – Выйдите из квартиры.

Мстислав помялся, но ничего больше не сказал и вышел.

— Да он ненормальный, говорю же! – гнул своё Богомил. – Сейчас вот такого про него расскажу, что…

— Помолчи, сын мой, — перебил его священник. – Вот в отделение приедем, там нам всё и расскажешь.

— Да как же? Батюшка! – Богомила вдруг начала колотить дрожь. – Меня нельзя арестовывать! Я же по вере живу, по Библии! Я верующий! Нельзя меня арестовывать! И судить нельзя!

— Это мы ещё посмотрим, насколько вы верующий, — сказал полицейский. – Сказано вам, собирайтесь. Мы ждём.

— Да ты как смеешь вмешиваться! – взъярился Богомил. – Не видишь, я с батюшкой говорю? А ты тут, со своими мирскими разговорами…

— Последний раз повторяю, гражданин – собирайтесь. Или мы заберём вас так.

— Не имеете права! – уже закричал Богомил. – Я верующий, меня трогать нельзя! Это я на вас в суд подам за оскорбление! Невежда!

— Всё, забирайте, — бросил полицейский.

Двое служителей закона, до того стоявших в прихожей, двинулись на Богомила. Хозяин квартиры попятился, но не успел ничего сделать. Его схватили за руки, скрутили и повели, как было – в трусах и майке, босиком – по лестнице. Он уже притих и не издавал ни звука, только смотрел по сторонам широко распахнутыми от страха глазами, да беззвучно раскрывал рот. То ли от навернувшихся некстати слёз, то ли от испуга, но весь путь до машины Богомил прошёл как в узком сюрреалистическом коридоре, в который смешались и подъезд, и улица, и распахнутые дверцы белого фургона. Лишь когда эти дверцы захлопнулись, арестованный вдруг понял, что случилось что-то непоправимое. Что-то, чего и произойти-то не могло в принципе, однако же всё равно произошло.