Мария (перебивает). То есть, как это старше? Ровесники мы с ним, гражданин судья. На месяц-то всего я и старше. 

Фёдор. Это верно, на месяц только. Это она правильно, гражданин судья… Ну, а для бабы каждый месяц, что год… (Кашляет) В сорок-то лет… 

Мария (повышая голос). И нету сорока! Врет он, гражданин судья. 

Фёдор. Ну хоть и нету, а для бабы и тридцать девять — возраст. И волос все-таки седой к сорока-то и вообще. . . 

Мария. Что вообще? Нет, ты договаривай! Нечего меня перед народом страмить. Что вообще? 

Судья. Кхм… 

Фёдор (еле слышно). Ничего, Марусечка. . . Я только так. (во весь голос) Я говорю — вообще. И кожа уж не та, и морщинки, ежели, скажем, в сорок-то лет… Не живу я с ней, гражданин судья.

Мария (переходя на крик). Ах, вот как! Кожа тебе не по вкусу? Морщинки тебе, морда собачья, не нравятся? Перед народом меня страмить выдумал… Врет он, граждане судьи! Живет он со мной, сукин сын. Живет. И самогонный аппарат сам покупал… Я ж для него, сукиного сына, кровь порчу, спасаю его, а он вот что! (Рыдает. На фоне тихо поёт церковный детский хор) Страмить… Пущай вместе казнят… 

Фёдор (через паузу). Баба, баба и есть, чёртова баба… Пущай уж, гражданин судья… я тоже… И я виноват. Пущай уж… У-у, стерва!

Его голос тонет в радипомехах. Слышны обрывки музыки и новостей.

Вскоре раздаётся щелчок – выключилось радио.