8 глава.

— Смир, ничтожество, быстрее, — я слышу это постоянно. Голова трещит иневыносимо болит.  А он все командует. Я привык, я знаю свое место, но это  место в могиле рядом с моим господином. А он командует, ликует, словно радуется своему происхождению, не понимаю как такой сын появился у моего господина. Честного, великого  война, что положил  всю жизнь на защиту этого проклятого места. Я честно не понимаю чего он  пытается добиться – этими вызовами,  нахальством и самодурством, то что он сделал —  все от убийства моей жены и сына до глупой охоты –все это было непростительно со стороны его отца, но как я могу сказать этой скатите все что во  мне накопилось. Никак. Моей руки нет, нет  уже моего спасение, только сын должен выжать, он выживет обязательно.  И вот он на башне, одно из самых безопасных  мест в этом проклятом городе, где товары ценятся важнее людей, где рынок, склады находятся под защитой стен, а люд пускай помирает, хотя везде так, но все равно противно.

 И вдруг мне вспомнился мальчика. Такой целеустремлены, смелый, но ввергнутый в пучину отчаяние мной и господином. Да мальчугана жалка. Он такой же,  как сыновья. Когда  их впервые увидел  после столь долго и мучительного похода, из  похода которого я не должен был  вернутся.  Его стоны, крики губят мое сердце, и я бы все забыл  но душа моя не позволяет бросить его.  Он будет неуправляемым, точно попытается зарезать своих, его надо учить, дать знаний. И идя по лестнице, я знал  что нарушаю  слову хозяину, но он мне не хозяин,  сам так себя не считает, идя и думаю к чему все это приведет. Я думал о спасении его глупой молодой жизни и жизни сына

Сэр Седоус спал в непристойном виде, в своей колчуги, он ее практический  не снимал на ночь, и бутылкой хорошего вина в руке.  Он спал очень чутко  и только  услышал мои шаги в комнате, просил.

— Чего  нада, Наседка – с призрение и признаками бурной пьянки в голосе сказал он

—  Лорд Седоус я многое прошёл и многое потерял —  начал я —  и…

—  Ближе к делу. —  с гневам прервал он —  че надо

—  мне нужна рука.

  С удивленным видом, он стал и посмотрел на меня.

— Точно, а где  она – учить ли злясь  сказал он.

— На охоте потерял —  начал я говорить то что обещал скрыть.

Он яростно вспоминал, что за охота, кто охотился и спросил:

— Твой придурак?

-Да – нескрыая ответил я.

— Ладно, что за руку хочешь?

—  Юноша, в яме пока сидеть, он совершенно неуправляем, дайте его мне —  начал все объяснять, рассказывать как он к ним попал, почему он будет  неуправляемым и что с этим делать.

 -Ладно  Наседка, бери,-  он спокойно отнеся ко  всему что я сказал —  только  если мою давалку вина и знаний он тронет, вам обоим будет очень плохо, понятно. Ведь ты хозяин руки?

 — Да-  чуть ли не радостно ответил я.  

Он посмотрел на мой бессонный вид, на слабые, уже стареющие глаза и седину показывающиеся волосы. Борода тоже давала мне лет, но все это не сравнится с ним, старым человеком, прошедшим все здесь.

—  Все приготовил к Воротом —  спросил он.

— Да, только что заканчивал с лошадью, сейчас буду будить лорда.

— Ладно, он должен победить эту шваль, пусть прикончить ее, не гоже оскорбять нас…-  он смотрел и злился на эту шваль,  на своих  товарищей и на себя  и повторял думая о чем то —  не гожа… не гожа… а те еще денги придложат, а тот согласится ,  тварь,…  точно прирежу…  —  он на секунду остановился – иди.

Когда мой господин ускакал, не решив взять  меня, однорукого, никчёмного слугу, на ворота, чтоб не портил вид победы.  Я направился к парнишке. Тот  уже ушел в себя. Он  никого не подпускал, и словно драный ворон сидел один в  самом темной стороне ямы . Пока  некоторые товарищи над чем то лихо пошучивали и смотрели на него темным, похотливым взглядом. Я подозревал  об этом, даже просил слуг смотреть за ним, но они лишь несколько криво смотря на меня отвечали:

—  Он не сбежал, остальное не волнует.

  Я смотрел на эти мертвые глаза, его тухлая душа гнила в них и испускала лишь  мутные  пары отвращение. Он не чего не сделал, да и не собирался. Я спрыгнул в яму, все озверели, начали смотреть на меня, их  гнев, жажда свободы играла в них, он мечтали о ней, но меч портил  их мотивы. Мальчик смотрел так же, вся надежда начала улетучивается и оскал гнева появлялся  на его лице.   Я  смотрел на чуть живого паренька, избитого и убитого в душе, но все нутро говорило что спасти его было  можно. Я бросил меч к его ногам, и сказал:

—  если ты в рассудке, то  отомсти, тем кто привел тебя к этому, если в безумии, то стрела того кто верху- он уже натянул тетиву –пристрелит бешеную  собаку. 

Я стоял, он словно не замечал меча, он был простым,  старым мечем, которым  практический не пользовался, который был так противен моему господину, что не захотел его брать  на охоту. чтобы не сломать свой. Он был старый, но  необычайно острый. Оно был тем что заворожила глаза мальчика. И искра заполыхала вновь, когда руки начала тянутся к нему. Он резко схватил меч и  не думая отрубил пальце тянущейся руке, чужой  похотливой руке.  Затем осознав что происходит, посмотрел на меня, я стоял и улыбался, он жив, и я ждал его действий, те не замедлились. Он был один, тех трое, но у него был меч и искра жизни он  сразу же отрубил  руку первому, кто летел  на него с кулаком,  он кривясь от боли сразу же начел ползти от мальчика, а другие начали осматриваться яму, то что тут не было  оружие, не значило  что камни и земля не помогли бы.  Один зачерпнул горсть земли  и кинул в лицо, ища подходящей камень, найдя его, он уже хотел  прибить им парня, но  парень  увернулся от земли и встал перед  ним,  меч пронзил его грудь.  Третий, смотря как один измывается от потери руки и пальцев, а другой захлебывается кровью, просто от ужаса начал молить паренька, пока тот медленно и верно убирал кровь  с меча.  Он посмотрел  на это подобие человека и повернулся ко мне, думая о том что тот ему не соперник. И пошел на меня, ох, зря он верит людям.  Я перехватил меч, что он готовил вонзит в меня и отрубил голову той падали, что уже замахнулась камнем на него.

— Много  не знаешь,-  убирая кровь  с меча  сказал ему я,  — глуповата моя Рука, не думай  о сострадании, они все звери.

Он удивленно посмотрел на меня.

—  Верно, молчи и служи мне, иначе, — я провел пальцами по горлу и показал на него, —  а так ты выживешь, я тебе уверяю,  Рука.

А после я долго и мучительно объяснял во все что  он попал, он огрызался, даже пытался ударить, но все же принял свою судьбу. Все же я не учитель, как мой отец.

…

 То что я увидел, когда вернулся встречать то  что было  моим господином, немного ошарашило меня. Жалкое ничтожеств, все в дранье и с великолепным мечем шел завязанным, как трофей, как триумф, боже какое убожество, какой срам повис на когда то великой фамилии моего господина. Он словно какая та породистая собака, что задрала нос к верху и несла добычу, ничтожного гуся, драного, ели живого на показ, господину, его командиру, боже какой позор роду, что не кланялся здесь  никому, решал важные задачи. он выглядет как пес на выставке, а не какой то там Защитник Мира и спокойствия, или того что они называют миром. Он остановился и словно не замечая всего позора сказал:

 — неси подарок Сэру Седоусу – гордо и, как шут гороховый, задирая свое чело, но шут это делает в смех, а он в грех. —  неси.

 То что было приказано нести, было не лучше моего подобие хозяина, жалкая не знавшие слово род прислуги, что загубила много жизней, ради власти,  признаний и титулов, то что загубило моего хозяина, к нему у меня было  больше ненависти, и зная что его ждет, возможно мой господин не одобрил, но он заслуживает сэра Скверенского. И неся, даже волоча, он тоже понимал свою судьбу и пытался ступнями затормозить мои слабые ноги, но рука все же держала его  и ноги мои были сильнее. После четных  попыток остановить и сбежать, он начал молить и говорить чудные, порой жалкие оправдание для жизни, то что есть сын, любящая  семья, его сестра. Все это не имело значение, здесь он за честь семьи, за нее и должен погибнуть, а как не иму решать,  а судьбе. Но затем он начал говорить, то что всех заинтересует.  Единственное предложение что заставила меня вздрогнуть и ужаснутся.

— Атака…  Суд завтро.- он нервно говорил, желая хоть на мгновение заставить меня одумается, дать жизнь.

Я понимал, что  он не должен знать об этом, да и все уже знали о недельном Соглашении, но его привилегированная  положение и то как он попался, делала его слова чуточку правдивее, что привело его к  Сэру Седоусу.

Он был после утреннего сна, в состояние в котором он мог более – менее соображать перед продолжением банкета. То  что первое желание его было  убить напыщенного придурка, было несомненным, затем он понял куда его вели и уже обрадовался его мукам.  Но потом он осознал что  его песня чуть откладывается и решил выслушать обреченного,  что цеплялся за соломинку.  Он говорил сбита, что то  придумывая, что  то нагло вра,  но то что было правдой,  было неоспорима.  Суд будет завтро на расвете, и то  что  Командир крепости нагло соврал всем Братьям.   Эта правда не спасла глупого мальчишку, его ударили, мощной ногой в смиренную голову.  А на лице Седоуса была Мрачная, жутка гримаса страха, того страха что испытывает человек прошедший сотни битв, но узнавший о предательстве в самый важный момент его жизни.

… —  ну что ж продолжим пьянку,  — его голова  упала, под  смех и радость, глупость и доверия, предательства и преданность, —  пьянку в честь  моего Суда!! —  в его голосе было обида и злоба, скорбь и ярость .

…

—  Да – весело начал командир Башни, закадычный друг и приятель, одетый в довольно приятный костюм,  с сильно истрёпанным львом   поеденной молью —  не выдержало твои богатство, а ты говорил, не выберут, не пойдешь.   Не  знаешь ты своего брата, как я  Крепостную скотину.

— Ну тут ты прав,  и за это надо выпить, чтоб  помирать было легче, да Братья. – с весельем начел он ухлебывать все что было на столе, глаза начали закатываться горестью и вином и через  три бокала он заметил что пьет дрянь —  где Сквернено Вино, пить надо его, лучшие вино, пойду, прикажу принести его. —  он легким движением выпрыгнул из стола  и пошел легкой походкой в комнату  из  которой истекали вопли и крики.

—  Да —  все продолжал он, смеясь и радуясь своей победе- хорошо что  не я – и тут смех его приобрел жуткий, ужасный вопль, вопль отчаянья и горя – он –то, он – то выживет, друг, я прав.

 — это Лорд Седоус, его девять лет смерть  не брала, что  сейчас — не возьмет. —  сказал командир Ворот, одетый просто, но  носящий превосходные черные усы, что выделяло  его из всех этих  бородачей. – не даром он Сын короля, им то всегда судьба кланяется…

—  не мели чушь-  перебил его Сэр Винслон, командир башни —  то  что  Сын короля, Сильного и смелого, попал сюда, то что он стал всего лишь хозяином башни, все это милость, и ты так относишься к нему, и этот спор —  на его лице  появилась ненависть к себе – зачем ты придумал его…

— выбора не было, он был на веселе, я же не знал что так сойдет, Тиш, слышишь, возвращается.-  они  вновь приняли веселый вид, словно разговора этого не было, словно все это было мое видение, глупый сон, что приснилось  мне из –за постоянного поучение мой глупой новой Руки.

…

Голова  трещит, голова  болит.  Ночь, шумная, неутомимая наедает сладкой, мирной душе. Покоя , хочу покоя. Я слышу топот, громкий, невообразимый шаг монстра, того что идет забрать жатву,со свое угодье, оно неминуемо заберёт жизни десятки,  а может сотни черни.  Того безродного, никчемного рода, что живет в трущобах, в нижнем городе. Его не жалка, но шаг, тяжелый, несущей смерть напоминает о моей Судьбу, о суде Божьем, где воля их сыграет со мной ужасную роль. Ил я как герой пронесусь по черным, темным улицам и вернусь как знак Судьбы, ил  моя голова будет, весит на копьях прогнившей, ужасной твари, что весело будет танцевать.  Топот, только топот, все это знаки, плохие знаки.  Мое тело, немолодое, прошедшие не мало кровавых и мучительных ран.  Что на руке и грудна были оформлены в виде шрамов от копей, ножей и мечей. Но теле играла жуткую боль, то была наезживаемая рана, что кровоточила, неся густую теплую кровь в железные скрепы моей кольчуги,  что я не когда не снимал. То было не просто плохое, жуткое предзнаменуя, то чего я боялся. Сон не приходил в мою хмельную голову, сон ее боялся, словно давая мне последние часы, а может дни в осознании всего что было в жизни моей.

Сон…  сон… он точно был не нужен. Сон притуплял те добрые слова отца, те жуткие наказы мачехи, то ужасное, просто  невыносимое поведение брата, что привело меня в это место.  И Рыцаря  брата, истинного брата, что  спас мне  жизнь и даровал цель. Жить, выжить. Ноша его все была со мной, та жуткая рана, что не убила меня, а спасла, и то что кровь течет из нее знак для меня, знак Брата.  Я выживу, не бойся, все сделаю. И твой подвиг не забудется. И  с этими мыслями топот, грохот становился яснее и ясный крик гоблинов всполохнул то угасающая пламя, я встал, Пора на суд.

…

То что  Нижний город атакован, значило одно, он не врал. То что  кони были готовы, то же правда. Но рука, моя новая рука,  единственное, в чем я сомневался. Ее мой грозный наказ обуздал, но в глазах горела ненависть, с этим не чего не поделать и его выходка либо, либо смелый и верный поступка даст нам надежду,  или снесет голову.  Нет, не мою, моя не ценна, и Сэр Седоус знает это. Он снесёт его голову и сына моего, что  непозволительно, и это я вбивал в его душу, возможно он  все понял но глаза  горели яростью. И когда Сэр седоус во всем самом лучшем,  стальной доспех, чуть ли не закрывавший его от любого оружие, длинное и острое копье и меч, что рубил даже своим видом, появился он посмотрел  на мою кольчугу, паренька, что был только в тканях, даже кожного доспеха ему мой глупец не дал,  сказал:

—  Ты кто –обратился он к пареньку, злобно и яросно.

— я Рука-  точно  и быстро ответил он.

— он все сделает? – обратился он ко мне. – если  нет все помрем.

— да, я все ему объяснил.-   парень держал бурдюк, и в глазах не был надежды и веры, только злоба —  и он даже выживет, я уверен. – я взял его за руки и помог  сесть на моего коня,  сам сел чуть позади ,  он был не велик, так что лошадь выдержит нас. Я взялся той рукой что была у меня за поводья.  Он своей помогал мне, другой держа так важный для нас кожаный мешек с спасением.  За сером Седоусом вышел Сэр Мордраг и мой хозяин,  они сели на коней, и потом все остальные слуги, трое.  У всех были копья,  и у другого слуги. Не долго думая мы отравились к ближайшем воротом, возле которых были только вопли отчаяния и боли.

Ад разгорался, люди прыгали в безнадегу, топтали детей, ногтями вцеплялись в камень и пытались взобраться по  стене, из который вылетали камни и лишали их жизни. Ворота, невообразимо громадные, закрытые прочным дубовой древесиной и железными прутьями вселяло отчаяние и боль в сердца черни, маленькой и беззащитной.  Но вдруг цепи заскрипели, этот незаметный, ели слышный грохот во царил тишину возле ворот, надежда, лучик света прокрался в этот мир.  Первые ринулись и не остановились, волна их захлестнула  и вывалила в  пасть  кольев и грязи крови.  Следующие с надеждой смотрели и верили, как ворота, железные ставни начали  открываться, но из них не вышли защитники, герои. Их глаза встретили  лишь копия, мечи и огонь.  Кони словно бешеные, от ударов  шпор,  давили не   щадя всех кто  попадался под их копыта, копья не давали прохода, мечи резали неугодных и гнали вперёд, в бой. Лишая их  надежды и веры на свободу. Голос Седоуса, словно изменился, стал дьявольски ужасен, он и до того был противен. Но сейчас это был не человек, он словом, своим голосом и ударами меча,  заставил всех, всех тех то мог держать оружия, взять палку, нож, меч и идти на смерть, на защиту всего что  можно. И они пошли, видя то что  ждало их впереди, копья и мечи стражи Ворот.  А Седоус погнал, погнал свою немногочисленную конницу, того было шесть коней,  на Тролля.  То единственное  что могло взломать стену.

 То чудовище было впереди, гормя улицы и дома.   Его  громадные руки не нуждались  в оружие, его тело было его  броней.  Не меч, ни копье не возьмёт шкуру этой твари.  И оно веселилась, зная это. Каждое движение, каждый шаг нес пучину разрушение.  Что это было, месть, наслаждение, не понять это. Ведь все то  что сделано с этим родом люди не описать словами, но как они жили, было не понять и не простить людям. И  их  секрет, то  знание как победить эту тварь знал каждый брат, уважающий честь и слово, память и отвагу. Седоус был из таких  и знал что огонь. Божественный огонь исправит их невежество и упокоит их.  Как только они добрались него, он начали кружить и мальчишка,  Рука, начел забираться с бурдюком  на спину тролля. Он   большой и неуклюжий, не заметил сразу же, только когда масло потекло с его головы он своими недалёкими мозгами, поняв о своей судьбе и решил с ней бороться, но было поздно, мальчик спрыгнул, и огонь постепенно начал охватывать его тело. Он горел ясно, пытаясь забрать с собой кого то, кидаясь всем, что мог взять, но огонь, жаркий, могучий огонь разгорался. Принося его телу боль и отчаянья. Оно перестала брыкаться через минуты  четыре, столько нужно  было чтобы огонь разгорелся и принес ему невыносимую ужасную боль.  Все время он что то невнятно мямлил на своем гнилом языке, противные несуразные фразы, и громкие ужасные крики боли закончили его жизнь. Сэр Седоус не то что радовался, но Судьба пока играла на его стороне.

 Мальчик смотрел, ужасаясь и восхищаясь своим поступкам.  Так тварь горела  и изрыгала боль и отчаянья. Он смотрел и понимал это.  Видел что эта боль и восхищался ей. Но затем эта тварь своими глазами посмотрела на него.  Они не были ужасны, не было злобы, было только то,  что было в нем, непонимание и отчуждение. Непонимание  другиХ  и отчуждение, питавшиеся как то взрастить внимание со стороны. Словно ребенок, он набедокурил и своим взглядом хотел понять за что его наказали, что он сделал, но в глазах его исчезла искра и они заполнились огнем. Парень не понимал, но осознавал, что это дитя видело в разрушении забаву, веселье, но за что его наказали оно не поняло.  И Рука вспомнил как наказывали его, как ругали, но здесь, наказание смерть, только сейчас он понял что она так близка к ней  и посмотрел на Смира. Тот лишь одобрительно положил единственную руку на его голову, теребя его черные волосы,  снимая гряз и радуя его.

 Седоус понимал, осозноваль что  цель его суда выполнена, до ворот гоблины не пойдут, лишившись осадного монстра, и решил возвращается.  Но гулять своим воином он решил не запрещать. Сэр Редрейсер сразу же вызвался.  Конь его еще был лихим, да и Мордрага, он решил выпустить, по буянствовать, пусть труп повеселится подумал Седоус. Конные пускай ведут защиту, пусть молодёжь разбираться с грязью и гоблинами, пускай поучатся уму чернь.  Но  огонь от тела начел полыхать и забирается на деревянные дома, распространяя его по всюду. И из за этого он решил взят собой Смира  и Руку, так как их конь все же начел под уставать и веселье могли не споучаствовать. И они вернулись практический сразу.  Огонь распространялся немыслимо быстро, разжигая везде пламя  так что на всех улицах, даже на стенах невозможно было дышать. Долго сэр Седоус ждал молодую парасоль, но вернулось оно при полном восходи луны, да и без Сера Мордрага и одного слуги.

Первое, неоспоримое действие Судоуса, когда он осознал что  Смерть   не вернется, когда ворота были закрыты от невыносимой толпы набежавшей черни. Было ненависть, глубочайшая и невыносима ненависть.  Он взял все что  было, все что называлось Малявкой и прижал к стене, начал теребить как ужасно  опозорившего сына, и приводя его в чувство тяжелой стальной перчаткой. Он после столь явной стрязки головы не соображал еще минуту, неся иллюзорный бред. Слуга вообще полез из седла и пошёл просто в неведомом направлении, говоря;

— это конец, это…  коне… — держа меч в руке и готовясь к страшному и греховному поступку, лишение жизни, его меч удержали и лишили кулаком сознания. Думая о том что в будущем придет в себя.

Дым заполнил улицы,  видеть что то за ним, даже при луне стало невозможным, лишь громкие крики и стоны, удары мечей и копий, это было слышно, но Малявка была не в себе, и бред стал быть не иллюзорным, но совершенно невозможным;

— там невообразимое число гоблинов, гигантский троллей, даже орков я виде, но что более важно.- в голосе появился страх- Там что то  восседает, там что то  правит, там Армия, что сомнет нас… – он говорил своим трясущем голосом, не воспринимая вопроса о Смерти, о  случившимся, он повторял это и не зрел на нес, тех кто не понимал и даже не мог себе представить столь глупую, извращенную мысль.