— Давай ключи, маленький негодяй, давай немедленно ключи!! Ты меня погубить хочешь: разве не видишь, не понимаешь, что мне надо выйти на волю из этой тюрьмы?! Я жить хочу!!

  — Папа не велел… — дрожащим, тонким голоском пропищал Дима.

  — Давай ключи, сволочь, а то я тебя!..

  Дима испугался, схватил мобильник:

  — Я сейчас папе позвоню!.. – и стал набирать номер.

  Папа ответил, и Дима стал докладывать ему оперативную обстановку. Павел закрыл дверь и пошел к себе. Сел на грязный диван и грустно посмотрел на свою прежнюю грязную комнату. Что делать, как быть… что дальше? Долго он так сидел, уставившись в одну точку на стене, а мысли, как мухи, летали по комнате, вокруг него, но ни одна не села, не вошла в голову и душу.

  Полная пустота и отчаяние воцарялись в нем, казалось, навсегда, без мыслей, без чувств, без желаний.  Поэтому он не слышал, как опять заскрежетала дверь, а только увидел, как ворвался в его комнату взбешенный Эдд. Он ударил его в лицо, и Павел повалился навзничь.

  — Ты чего себе позволяешь, скотина: на ребенка полез?!

  Павел почему-то спокойно встал напротив Эдда:

  — Если я сделал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь меня?^[1]

  Эдд сразу осекся, но вдруг опять накинулся на него с прежней злобой:

  — Чего же он плачет, зовет меня на помощь?!

  Павел продолжал так же спокойно:

  — Я не знаю: я ничего худого ему не сделал, а только просил… потом требовал отдать мне ключи, мои ключи… я же не узник.