Беспорядочные звуки одинокой реальности, брошенной на грязные тротуары в ожидании посетителей, которые ступают на ее территорию лишь для того, чтобы перебраться в новую клетку на другой локации. Тысячелетние песочные часы отмеряют время превращения гостиной родительского дома в проходной двор. Коридор между иллюзиями, занимающий всё видимое пространство, не видимое никем. Прохладное утро.
Проснувшееся рано светило готовится к очередному представлению, стеснительно выглядывая из-за облачного занавеса. Мало зрителей. Главная звезда канувшего в лету лета на предпоследних гастролях года играет неоднозначно. Нервно ёрзает за тучной ширмой, сомневается. Сегодня мало пришло посмотреть. Уязвлённое до глубины души человеческой праздностью светило уже не покажется из-за ширмы. Вот-вот заплачет. Ты не взял зонт. У тебя его никогда и не было.
Когда атмосфера не в настроении, на душе легко, потому что оттенки эмоционального состояния гармонируют с фоном окружающего пейзажа. Извилистая и неровная дорога приведёт к пункту назначения. Ежедневная смена вымышленного мира, оплачиваемая из государственного бюджета. Перемещение в горячие точки бытовых действий, взаимное услужение. Семь дней в неделю, кроме выходных. Негласное соглашение заходить в клетку сотворённого руками псевдореального света, минуя коридоры света реального. Секундная стрелка всегда пугает своей беспринципной резвостью, если на совершение рутинной транспортировки остаётся слишком мало оборотов по циферблату. Сто двадцать полных кругов марионетки шестерни наручного механизма ежедневно съедает прожорливый монстр, называемый пространством. Не всё гладко в доме континуума. Вечно ругаются и грызутся, типичная семейная пара. Родственные связи. Можно семенить по улице под ритмичное сердцебиение кварцевой колебательной системы, опоясывающей запястье, представляя, как идёшь по рыхлому песку на пляже, пока смотришь в окно соседнего дома через стекло, в жаркое время незначительно смиряющее гнев солнечного света. Один минерал. Подрабатывает на бесчисленном количестве работ, перебиваясь жалким нулевым заработком и снисходительно почётным званием основного вкладчика в массив внешней оболочки планеты. Занятия пыльные, но не опасные. Представители службы, щекочущей нервы до нервных колик, свешиваются с крыш девятиэтажек, чтобы внести контраст в краски жилых помещений и всеобъемлющего небосклона. Потенциальные самоубийцы-профессионалы, сжимающие кисть в кисти руки. Стальные волокна их паутины вынуждены в одиночку сражаться с нападками гравитации. Малейшая несогласованность действий нитей троса, и для кого-то день окрасится в тёмные цвета. Риск ради ублажения извращённого глаза обывателя, не терпящего серость нигде, кроме как на задворках собственной души.
Умиротворение на улицах. Затишье перед всеобщим хаосом. Закрытые лавки и пустые торговые площади. Экономика может спать по утрам, но её старшая сестра страдает бессонницей. Близится торжество свободы выбора. Добровольное решение назначить над собой полюбившегося надзирателя. Обклеенные стены кричат на все лады. Главное, поставить отметку в нужной графе. Но никакого давления, кроме атмосферного. Чисто спортивный интерес. В закутках священные животные Египта совершают утреннее омовение. Полноправные властители дворов, естественные враги покровителя загробного царства, братья которого исчезли со страниц города вследствие скрытого от всеобщего обозрения геноцида, вершимого службами отлова хвостатых еретиков. Освобождение места ради всеобщего процветания. Валентные уровни занимаются заведениями, проповедующими экономию времени и спонсирующими проблемы с пищеварением. Добровольное шествие на убой. Переправа достигнута.
Немноголюдно на переправе, но ненадолго. Неизбежное стечение люда ввиду стечения обстоятельств, вынуждающих плыть по течению без сопротивления. Разношёрстная публика. Одиночки среди толпы. Парочки среди одиночек в толпе. Толпа, составленная из одиночек с вкраплениями парочек. Целое есть сумма составляющих элементов, лишь количественно. Корреляционная зависимость устанавливает наличие связи между выборками. Коэффициент стремится к нулю, значит все темы для разговоров исчерпаны. Взаимовыгодное сосуществование, кровососущая обоюдность чисто бытовых интересов. Социальная аффилиация, обусловливающая выживание, но лишённая малейшего стремления к возвышенному. Эмпирически подтверждённое положение о безоблачной жизни, претендующее на статус аксиомы.
Рядом стоит исключение из общего правила. Феникс возрождается из пламени, но душа, опалив свои крылья однажды, регенерации не подлежит. Знакомое лицо, видел его прежде. В юные годы он играл тоскливую музыку, пропитанную гипертрофированной трагичностью болезненного расставания. Заложивший сердце в ломбард мечтательности не строит далеко идущие планы. Бытие в контексте теряет свою принадлежность к настоящему, оставаясь узником прошлого.
«Главный вопрос романтического экзистенциализма.»
— Как понять, что партия разыграна на небесах?
«Главное заблуждение романтического экзистенциализма.»
— Индикатором сопоставления по воле небес является взаимное счастье.
«Суровая реальность романтического экзистенциализма.»
— Счастье, как переменная, не абсолютно. Его степень определяется лишь в сравнении с предыдущими пережитыми состояниями массированного выброса дофамина. До того, как обстоятельство вынудило меня писать тоскливую музыку, я был счастливее, чем когда-либо, — звучит ответ.
Искренность во взгляде. Рука с кольцом на пальце небрежно держит портфель. Дома двое детей и жена. Не та самая?
— Тот поезд ушёл. Нужно суметь поймать попутку.
Подобно всем садится в подошедшее средство, уезжает прочь.
Довольствоваться тем, что есть,
Не устремлять свой взор на звёзды.
Вскочить на проходящий мимо товарняк,
Пока еще не поздно.
На переправе никого не остаётся. Один на один с аксиомой.
Ухабистые тропы извилистых путей бесцельных устремлений. Артерии планеты, что разносят кислорода потребителей и синтезаторов двуокиси по телу обречённого на смерть владельца опухоли и уколами садистской терапии испещрённого, пассивно ожидающего судный час среди сестёр и братьев по системе. Асфальтовый серпантин Мёбиуса, бесконечный маятник, пять дней в неделю возвращающий к началу. Картинная галерея проносящихся мимо пейзажей для слепоглухих посетителей. Непрерывное поддержание связи, жизненно необходимая пеленгация местоположения, подробнейшая отчётность совершаемых операций.
9:34 Посадочная площадка. Ожидание отправления.
9:38 Подход средства. Неравноправное распределение мест в кабине.
9:43 Местная турбулентность. Запрос данных по локации диспетчера по ту сторону приёмника связи.
9:45 Отправка графического объекта, подкреплённого текстовыми ремарками комического содержания.
9:45 Подтверждение удовлетворительности степени комичности отправленного графического объекта путём кодирования читаемых эмоций человеческих субъектов при помощи строго выстроенного набора символов.
9:47 Информационная нота о вхождении в квадрат обширного транспортного коллапса. Возможна задержка прибытия. Псевдоэкспрессивное негодование.
9:58 Выход из строя питающего аккумулятора системы. Конец связи. Погружение в вечную тьму. Апокалипсис.
Коварные паутины проводов беспроводных соединений. Творцы, словно завороженные мотыльки, летящие на свет собственноручно созданного фонаря. Цепкие волокна оружия паука обездвиживают, лишают манёвра, заставляют смириться с тщетностью всех попыток сопротивляться глобальной сети. Долгожданное прозрение, смахнувшее маску со своей личины и представшее в облике безмолвного и расчётливого убийцы природной любознательности. С каждым годом грань всё тоньше, а пропасть шире. Привлекательный дизайн, прочный корпус, внушительная диагональ, огромный объём кластерных отсеков, более чем гигантские перспективы усовершенствования системы. Путеводная нить в неумелых руках превращается в скользящую петлю, всё туже обвивающуюся вокруг шеи. Маяк, призванный вести по пути просветления и саморазвития, манит в лесную чащу, где заблудшая жертва обретает свою бесславную погибель с довольной улыбкой на лице. Новый опиум распростёр руки в ожидании лёгкой добычи. Кто ты, опиум? Шесть щелчков, секундное ожидание. Полтора миллиона результатов.
Всё дальше и дальше от линии старта. Прочь от хорошо знакомых территорий — так много локаций ждут своего формирования. Если теория верна, и сущее расширяется, стремясь к хаосу, то привязываться к одному месту — бесполезное занятие. Время рисует уход из отчего дома в строгом образе неизбежности. Столетия, и мы навсегда освободим родные стены от бремени собственного присутствия.
— Эта планета не для нас, мы ошиблись дверью. Почему такой беспорядок?
— Хозяева разрешили безобразничать. Они одни из этой девятиэтажки, простите, восьмиэтажки, открыли двери и впустили нас. Ни одно доброе дело не следует оставлять безнаказанным.
Клубы черного дыма, вырываясь из тесной обители системы выпуска отработанных газов двигателя внутреннего сгорания, вторят этому завету. Гостеприимство нельзя просто так спускать с рук.
Настроение наигрывает заунывную симфонию, глядя на нотный стан хмурого утреннего неба. Безмолвное смятение как бесконечное тремоло разносится по организму, пронизывая каждую клетку восторженной дрожью повышения тона напряжения. Ядовитая привязанность к себе подобным походит на лопату, вычерпывающую всё содержимое твоей души и оставляющую одинокую яму. Зияющая дыра ждёт одолжения быть засыпанной чужеродной землёй. Иная почва не приживается и отторгается телом, когда дух сломлен.
Полотно занавеса собственноручно собранной сцены памяти больно бьёт по недоумённому выражению на лице. Бесполезно пытаться забыть то, что не хочешь помнить. Глупо не замечать то, что перед самым носом.
«В конце концов, ты никогда не останешься один. Грусть всегда готова составить тебе компанию.» Вычитано из сегодняшней газеты, выпускаемой нейронами мозга, в разделе Осознания, сразу после аналитической статьи о поиске смысла существования и прочих бородатых анекдотов. Пресса выходит нерегулярно. У редактора проблемы в личной жизни и периодическая боязнь публичных выступлений. Отсутствие образования не делает ситуацию хуже.
Вера в непререкаемые истины, декламируемые на гипотетических страницах ментального бульварного чтива и с пеной у рта защищаемые пассивными по своей сути активистами объединения инвалидов, ветеранов войны со временем. Отсутствие убеждённости в том, что собственный характер при воздействии на динамометр сможет породить хотя бы малейшее колыхание стрелки.
В отделении для безнадёжно больных, куда приходится являться ежедневно в качестве пациента, в роли посетителя, в амплуа лже-доктора, нет недостатка в обезболивающих средствах, главным из которых является время. Оно выписывается строго по рецепту, но говорят, что можно раздобыть немного втайне от эскулапов. Его дозы не лечат, но слегка притупляют боль, превращая человека в подобие механизма, запрограммированного к возникновению тех или иных внештатных ситуаций. До поднятия вопросов нравственности дело обычно не доходит, но некоторые пытаются сравнивать процедуры, проводимые в отделении, с лечением героиновой зависимости всё большими дозами героина.
На стенах, окрашенных в самые нейтральные, а потому самые отвратительные оттенки, дефицит обезболивающих так же не наблюдается, хотя они и иного рода. Мотивационные плакаты, выполняющие функцию несущих опор, без которых немыслимо существование отделения для безнадёжно больных, влачат на своих плечах много полезной и правдивой информации. На одном из них можно прочитать:
«Оно по-прежнему летит, оставляя за собой след теплых воспоминаний и вмятины тяжких сожалений на расстилающемся полотне твоей собственной истории. Оно бежит быстрее, чем твоя тень, когда ты, пытаясь скрыться от ослепляющего взгляда солнца, уносишься в противоположную сторону. Оно имеет несколько личин, и каждая из его масок всё еще ухищряется скрывать истинный вид прячущего свою физиономию, когда тот в очередной раз встречается глазами с тобой. Ты презрительно отводишь горестный взгляд от прошлого. Ты с безнадежностью смотришь на будущее. Ты не замечаешь настоящее. Которое ведет тебя за руку каждый день. Единственный спутник, который не отпустит твою руку и не оставит тебя одного, пока не подведет к конечной станции жизни, где придется попрощаться и расстаться навсегда добрыми друзьями. И хотя время, этот многоликий инфантильный старый лицедей, мчится вперед без оглядки, грубо волоча тебя за собой, тем не менее, оно всегда спрашивает свою жертву, куда бы та хотела отправиться. Неотесанная галантность. Ты думаешь о времени сейчас, думал о нём и тогда. Стоя на холодной земле, слабо припорошенной снежной пудрой, и встречая прохладные приветствия северного ветра, ты ощущал биение горячего сердца поблизости. Ты старался понять, почему время привело тебя на это самое место и почему, игнорируя все свои садистские принципы, оно вежливо остановилось, словно позволив тебе насладиться этим моментом и во всех деталях высечь его на скале твоей больной памяти. Никакого притворства. Минимум слов. Порой слова могут только навредить. Ты не помнишь слов. Помнишь лишь волосы, танцевавшие на ветру, и невероятное тепло, которое ты ощущал в тот прохладный вечер. И взгляды.
Застенчивых взглядов игра
И нежных объятий тепло.
Сказал я, что время не лечит.
Ты только кивнула устало.
Верните потерянный рай
Душе, что стояла со мной.
Я знал, как тебе нелегко,
Я чувствовал всю твою боль.
Время знает, что делает. Какую бы тернистую и извилистую дорогу оно ни избрало, оно приведет тебя в желаемое место вновь. Место, где ты снова сможешь ощутить знакомое биение горячего сердца поблизости.»
Каждый видит на плакатах что-то своё. Многие при обмене впечатлениями улавливают знакомые нотки, подмеченные самолично, но слова каждый раз новые. Мы победим время, думаешь, сидя под капельницей времени, которая медленно вливает в тебя живительный раствор безразличия ко всему, что тебе когда-то было дорого. Завтрак настоящих победителей.
Голова кружится, пока перед глазами проносятся многотонные грузовики, набитые воспоминаниями так плотно, что вот-вот лопнут. Из кузова вываливается пыльное, всеми забытое старье. Колонна движется быстро, каждый элемент вытесняет предыдущий, не забывая выронить на тротуар твоего сознания очередной хлам, что в совокупности с себе подобными образует беспорядочную свалку.
Из незначительных, неизмеримых отрезков времени складывается жизнь, а человеческая память устроена так, что места в сердце способны занять лишь короткометражные и обрывочные записи пути. Опасно пытаться занять все свободное пространство в разуме кого бы то ни было, иначе твое присутствие станет банальной обыденностью. Рассветы и закаты тем и удивительны, что являются лишь раз в день. Они врываются в жизнь, озаряют самые потаенные уголки души, и так же молниеносно, как возникли, уходят в небытие без лишних слов. Лучшее прощание трудно придумать — прощание без слов. Именно поэтому ты каждый раз готов ждать вновь. Ты просто не можешь представить себе свои дни без магнетического сияния предвкушения. Само по себе счастье прекрасно не в своём первозданном виде, а в том образе, в каком его наивно рисует воображение. Иллюзия же счастья прекрасна всегда.
«Когда из жизни исчезает доля загадки и малейшая неопределенность, а размеренная бытовая идиллия диктует жадному до испытаний простому сердцу человека дальнейший ход действий, сравнимых с однообразием и серостью движений рабочего на фабрике по производству кроссовок, тогда всё человеческое умирает. Покорность и конформизм в обмен на спокойствие, материальную и душевную безбедность — приоритетная финансовая операция, ежедневно осуществляемая обществом на социальной бирже. Убийство индивидуальности и умерщвление искренности в чувствах — преступление, на которое регулярно закрывают глаза и которое, говоря по сути, не является таковым, коль скоро стало культурно-общественной нормой. Подавление собственного мнения и развитие в себе искусственной любви к своему настоящему — жертвы, приносимые нами на алтарь взлелеянного понятия о счастье. Идеальное существование вгоняет человека в узкие рамки, навязывая нормы поведения, которым следует соответствовать, дабы этот человек мог продолжать проживать свою райскую жизнь. Никаких переживаний, никаких душевных волнений. Сделка с дьяволом, при совершении которой мы обретаем много, но теряем еще больше. Наша жизнь заканчивается, еще не начавшись, а значит, заканчивается полной победой.»
Слишком много социальной рекламы кругом. Стирается граница между законами существования и правилами поведения. Правила возникают и исчезают, законы существовали всегда.
На щитах можно встретить и такое:
«Сложно ли написать поток высокоинтеллектуального и сверххудожественного текста, изобилующего высокопарными и бездоказательными тезисами, укрепляющими позиции текста в его фронтальной части, предоставляя отсутствию подтекста в междустрочье создавать видимость наличия обратной стороны медали при фактическом отсутствии каких-либо скрытых символизма и концепции написанного, с целью вызвать у публики неявный мысленный диссонанс и скрытое недоумение от факта разумной непостижимости феномена прочитанного и вынудить ее прибегнуть к грамотной маскировке смыслового вакуума за непроницаемыми лицами и общими ответными фразами, выражающими само собой разумеющееся согласие и снисходительное одобрение, так высоко ценящиеся в цивилизованном культурном обществе, не терпящем малейшего проявления бедности рассудка и готовом в очередной раз начать праведную охоту на ведьм ради устранения возмутителей общественного порядка, взращенного на предрассудках и дешевых стереотипах, и тем самым ознаменовать славную победу так называемой нравственности, которую трепетно лелеет каждый гордый представитель серых масс, не готовый к выживанию и развитию в полном одиночестве, но ощущающий невообразимо мощный приток жизненных сил и осознания величия своей власти, будучи частью прославленного и высоко котируемого по общественным меркам большинства, задающего вектор всеобщего движения и априори являющегося единственным социально-политическим двигателем, что имеет право на существование и не приемлет присутствия взглядов, чьи суть и содержание по невыясненным дьявольским причинам идут вразрез с общепринятыми нормами, устанавливаемыми этим единоличным и непоколебимым регулятором жизни на Земле, где принадлежность к мнению, отстаиваемому более чем пятьюдесятью процентами аудитории, ценится значительно выше преступных и вводящих умы святого большинства в смуту собственных уникальных взглядов, не претендующих на мировое господство и не нарушающих личное пространство других, и где при единогласном принятии аксиомы о равенстве всех и каждого по-прежнему допускается скрытый процесс возведения в приоритет отдельных индивидуумов, в то самое время, когда в каждой точке нашей многострадальной планеты от последствий набирающего обороты глобального потепления проигрывают ни в чём не повинные люди, которые не в силах озарить свою серую и непримечательную жизнь яркими красками, потому что не могут заказать средства для написания этого потока высокоинтеллектуального и сверххудожественного текста по почте с доставкой на дом? Проще простого.»
Реклама фломастеров. Абсолютно провальная, к слову. Потому что дальше второй строчки никто не читает. Потому что выводить символы собственной рукой уже сравнимо с сумасшествием. Потому что серость и непримечательность давно укрепляются в роли базовой заставки видимого мира вокруг.
Думаешь, что избавился от обжигающих приступов волнительного ожидания, когда променял болезненно-несбыточную мечту на спокойствие и покой земного существования, но сделки с дьяволом так запросто не проходят.
От реальности не убежать, и если некое разумное предопределение все же имеет место во Вселенной, и события, которые должны произойти несмотря ни на что, все-таки происходят, то все попытки найти то, что ищешь, но не можешь найти, обречены на полнейший провал. Каждый раз кажется, что утраченное было последним элементом твоего личного пазла. Элементом, обладающим уникальными гранями и способным подойти только к одной единственной партии, если верить в единственность возможной реальности. Слишком много если.
Умножение вероятностей не увеличивает шансы на успех, а лишь, в согласии с бессердечной статистикой, приближает удачный исход к нулю. Медленно, но верно. Будто Вселенная на своем гигантском калькуляторе продолжает перемножать девяностодевятипроцентные шансы друг на друга, притягивая неизбежный разгром в конечном итоге. И только в ее власти остановить подсчет. Тебе же лишь остается надеяться на то, что она остановится на наиболее привлекательном числе.
Закон подлости нельзя нарушить, если не прибегнуть к закону еще большей подлости.
Солнце не выглядывает из-за туч, когда его просишь. Кто-то однажды делился своим опытом ожидания, уже не вспомнить кто. Сегодня раствор времени попался свежий, без присутствия откровенно старых воспоминаний.
Перед глазами всплывает хорошо знакомая скамейка, но очертания собеседника размыты до неузнаваемости. Голос приятный.
«- И я просто увидела его. Спустя бесчисленное количество пасмурных дней, навевающих лишь бессилие и отвращение к собственной сущности, наконец, выглянуло солнце. Оно пробилось ко мне через этот непроницаемый скоп темных туч и зажгло улыбку на моем лице. Оно словно протиснулось через толпу из тысяч людей, подошло ко мне и, будто извиняясь, произнесло: «Меня долго не было, но я стремилось навстречу тебе так быстро, как только могло. Теперь всё будет хорошо.» И я ему поверила. Мне казалось, я никому уже не смогу поверить. Но солнце светило так искренне и ласково, что все мои сомнения растаяли под горячими лучами его уверенности в сегодняшнем дне.
Грусть временами еще посещала меня. Но это было нечто совсем иное. Не та уничтожающая безнадежность, не то позорное бессилие. Грусть стала являться лишь как короткая передышка между моментами счастья существования — не жизни, воспеваемой лживыми романтиками и возносимой лишь тогда, когда твое сердце обременено кем-то. Именно независимого и свободного существования, лишенного следования общепринятым нормам и не насилуемого вторжениями в твой собственный мир. И знаешь, решение следовать по этому пути было лучшим из того, что мне удавалось сделать. Всё равно, что написать великолепную картину, в которую не станут тыкать пальцем и делиться своим мнением касательно того, удалось ли мне передать всю глубину своих переживаний на этом полотне или же нет. Это моя картина, сущность которой скрыта от посторонних глаз. Это не раковина, где я могу спрятаться. Это мой собственный мир, от которого спрятано всё постороннее.
Одиночество вызывается неспособностью людей смириться с тем фактом, что мы по своей природе одиночки, которые объединяются в группы лишь для выживания. Когда же ты отбрасываешь свою якобы врожденную потребность в ком-то, чувство одиночества просто исчезает. Ты сам себе хозяин и ты не нуждаешься в чьей-либо опоре. Ты тем более не можешь ощущать себя покинутым, когда с головой уходишь в сферы жизни, которые тебе искренне интересны. Нет лучшего лекарства от меланхолии, чем любимые занятия. Твои увлечения и творческие порывы формируют тебя как личность, причем уникальную. Они позволяют тебе раскрыть все закоулки твоей души и создать что-то вечное. Нечто, что не рискует навсегда исчезнуть на стеллажах забытой всеми истории, кажущейся настолько незначительной в масштабах космоса.
Космос выглядит таким отстранённым и неприступным.
Ты должен создать свой космос. Никто кроме тебя не способен повлиять на твою жизнь. Ты либо сотворяешь собственную Вселенную и подчиняешь окружающие предметы своим законам, либо выбираешь участь вечно болтающегося в вакууме космического мусора. Позволь вещам, которые приносят тебе радость, устанавливать погоду в твоей душе. И тогда даже в самый беспощадный и суровый ливень за окном зонт тебе не понадобится — у тебя просто не останется причин бежать от прохладного и освежающего душа, который подбивает тебя вкусить всю полноту жизни.
— У меня зонта никогда не было, — единственное, что удаётся сказать в ответ.
Вот оно. Формула счастья выведена. Точнее, списана из тетради соседа по скамье. Но не правомерна в моей системе отсчета, в рамках моей парадигмы. Подставлял неизвестные — не сходится.
— А что у тебя на этот счёт? — всё тот же приятный голос.
Краем глаза подсматриваю в собственные криво и неаккуратно написанные формулы, неоднократно перечеркнутые и нависающие каскадом с верхушки тетрадного листа. Откладываю конспекты прочь.
— Взгляни на два верхних уровня того дома, — указывая рукой, начинаю потрошить единственную не заставленную хламом полку в своём сознании, — мне всегда безумно нравился период дня, когда солнце заходит за горизонт и окрашивает окна двух верхних этажей в огненные краски. Смотрю и понимаю, что этот незначительный феномен характерен только для этого самого места. Расположение этой скамьи, местоположение дома, ориентация солнца в это время года и дня — всё это делает эффект уникальным для того места, где мы сейчас находимся. Солнце делает уникальным это место. Лишь на короткое время, но этого достаточно. Когда я наблюдаю нежно розовое зарево в окнах верхних этажей, я вижу каждый вечер своей жизни. Словно открываю фотоальбом по определенной категории и нахожу хронологию своего присутствия на этой планете. Подобные моменты бесценны, потому что не отдают болезненностью и ломотой во всём теле. Потому что без привкуса лекарств, понимаешь?»
Сам не осознаешь, как оказался на столь родной тебе скамейке в совершенном одиночестве, а вопрос растворился в пустоте. Пока твои собственные ноги, а не дороги ведут к месту, где ты хочешь оказаться, бессмысленно менять пути следования. Ноги и то, что ими управляет, остро нуждаются в обновлении, пока дороги тысячелетиями могут оставаться разбитыми.
Сквозь время и улицы плетёшься домой, не зная, где он. Целыми днями ищешь что-то, не имея понятия, что это. По-детски самоуверенно клянёшься, что обязательно это найдёшь. Не различаешь реальность и вымысел.
Истории, навеянной воспоминанием ранее, никогда не существовало в данной Вселенной. Но кто выбирает, в какой Вселенной существовать? Почему именно несчастливый сценарий априори должен быть единственно возможным? Почему не представить реальную картину в качестве ночного кошмара, приснившегося тебе в альтернативной Вселенной? Почему ты по-прежнему называешь единственно существующую Вселенную альтернативной? Подразумевает ли это существование других, отличных от принятого за основной сценариев? И к чему всё так усложнять?
Снова голос из прошлого. На этот раз только твой собственный.
«Почему я просто не могу зайти в подъезд, постучать в хорошо знакомую дверь, увидеть то, что я ищу, услышать звуки самого приятного голоса во всех Вселенных, когда-либо существовавших, и выяснить, наконец, в какой из всех возможных реальностей я нахожусь в данный момент. Будет ли первой реакцией вопрос, знакомы ли мы. Или это будет нежная улыбка, лучше всех слов извещающая об искренней радости встречи. Будет ли это мрачное молчание, погружающее стены коридора в холодящее оцепенение. Или же всё ограничится громкой и убийственной фразой, брошенной через закрытую дверь.
Тебя может в принципе не оказаться за той дверью. Тебя может не существовать вовсе. Если это так, то чертогам моего разума удалось создать идеальный образ, поставивший жирный крест на всех моих последующих поисках. Путешествие закончено, потому что идеала больше не существует. Я сотворил чертовски правдоподобную иллюзию, которая заставила меня потерять всякую связь с реальностью.»
Что для тебя реальность? Незаметно опустившийся на землю прохладный осенний вечер? Или ты действительно веришь в то, что отделение для безнадёжно больных инвалидов, ветеранов войны со временем существует?
Хватит на сегодня. Накачанный воспоминаниями до одури, до полнейшей путаницы в мыслях, произносимых словах, простейших действиях, выходишь прочь из чертогов своего сознания на свежий воздух, который перестаёт быть свежим, когда ты одурманен беспрецедентной бессмысленностью собственного существования. Лёгкие наполняются свинцом, уши закладывает от аритмичного музыкального шума улицы. Сложно с достаточной точностью определить время суток, потому что внутри тебя теперь тикают собственные часы, которым наплевать на системы отсчёта, единицы измерения и университеты в Гринвиче. Часовой механизм бомбы тоже может служить средством определения времени, но всё же, по основному роду деятельности, служит палачом, отмеряющим последние минуты до катастрофы. В глубинах тебя зреет коллапс, который грозит уничтожить всё живое в радиусе одного человека. Ничтожная потеря для планеты, колоссальная утрата для тебя самого. Всё решают масштабы. Жизнью правят проекции. Угол обзора кардинально меняет взгляд на то или иное событие.
Время летит так быстро. Утомлённая вечерняя улица. Вечер, потому что на душе снова тяжело, как от ведра ртути. Болеутоляющее перестаёт действовать, значит день сдаёт свою смену и уходит на покой, передавая полномочия надзирателя за человеческим настроением ночи. Сегодня было ничего, а завтра не будет никогда. Ничто не реально, кроме маленького светящегося квадрата в административном здании на соседней улице. Кто-то засиживается допоздна, подчищая за кем-то, когда завтра тот будет подчищать за тем, кто подчищал за ним сегодня. Такой маленький клочок света в окне. Единственное, что сейчас остаётся на этой тёмной улице.
И он гаснет.
А ты всё еще стоишь в одиночестве посреди пустынной дороги, тупо уставившись в темноту и пытаясь вновь поймать этот клочок света.
***
— Мы видим не предметы, а то, как свет отражается от них, формируя проекции предмета в нашем глазу. Что, если весь процесс познания — прогулка в темной комнате без окон и дверей? Что, если на тропе размыкания границ есть лишь одна единственная возможность передвигаться, и это возможность передвигаться на ощупь, не видя земли под собой? Не имея возможности пролить свет на неизведанное, приходится включать все органы чувств и вспоминать былой опыт. Мы оказываемся в мире проекций. Не факт, что органы чувств предоставляют информацию в наиболее правдивом виде; не исключено, что наш опыт был ошибочным. Зрение — лишь калейдоскоп иллюзий. Удивительно, почему мы придаем ему такое большое значение?
— Приятель, в нашем офисе всего лишь отключился свет. Не надо разыгрывать из этого драму.
— Да нет, ты только вдумайся. Мы верим всему, что видим, но стоит нам потерять зрение и ориентацию в пространстве, и вещи предстают перед нами в совершенно ином обличии.
— Ага. Сходи в подсобку за свечами.
— Ты не понимаешь. Всё, во что мы верим, чего придерживаемся, что так рьяно защищаем как свои уникальные и неповторимые взгляды, придумано и осмыслено до нас. Мы же лишь повторяем навязанные описания вещей, потому что видим их прежними и полагаем, что их сущность не стоит критической оценки, ведь их облик и содержание обмозгованы до нас.
— Ладно, схожу сам.
— Погоди. А что, если все предметы, осмысленные до нас, осмыслены неправильно? Вдруг они ошибались, люди прошлого? А мы повторяем их ошибки вновь и вновь лишь потому, что нам лень взять сто раз виденный нами предмет и взглянуть на него под другим углом. Может, сто первое знакомство с вещью или явлением откроет всё с совсем иной стороны и разрушит, наконец, порочный круг недостоверности познания, созданный нашими предками?
— Для человека, размышляющего о природе людской лени, ты слишком ленив даже для того, чтобы пойти и захватить свечи.
— Я пытаюсь переосмыслить нечто важное. Это сможет в будущем изменить наш мир…
— … ты можешь изменить наш мир! Старина, сходи в подсобку и принеси уже свечей! Отчёт по бюджету сам собой не напишется, а сдать его мы должны… еще вчера.
— Ты мыслишь так приземлённо! Быть может, возможность побывать во тьме дана тебе для того, чтобы наконец прозреть и в кои-то веки увидеть свет.
— Говоришь, как проповедник, мне уже страшно. Пойду в подсобку. Если я навернусь на лестнице и сломаю себе шею, тебе нести мое бездыханное тело с искаженной предсмертными муками гримасой на лице домой моей жене.
Колёсики стула импульсивно откатываются от письменного стола, стул со скрипом поворачивается и грузное тело мужчины средних лет отрывается от места своего постоянного пребывания сроком пять дней в неделю плюс сверхурочные.
Свет издевательски резво вырывается из светильников, равномерно рассыпанных по потолку небольшого, по завышенным меркам обывателя, офисного помещения административного здания. Лампы довольно поскрипывают, словно делятся последними новостями.
— Дьявол. Стоило только подниматься с места, — грузное тело мужчины средних лет беспомощно возвращается в привычный ареал обитания, — ты прав, это всё надо обдумать. В чем вообще смысл нашего существования, если каждый раз, когда ты собираешься встать с кресла и сделать, наконец, что-то великое, тебя отвратительным образом прерывают? Разве Александру Македонскому доводилось слышать: «Александр, пойди и завоюй Карфаген. А хотя, знаешь, не стоит — перебьемся, нам и так земли достаточно. И плевать мы хотели, что ты уже собрал многотысячное войско. Забудь, в общем, приятель». А у Наполеона были такие проблемы? Что думаешь?
— Да уймись ты уже, свет же включили, — голос принадлежит чуть менее грузному мужчине чуть менее среднего возраста. — Ты был прав, отчёт по бюджету сам собой не напишется. Где, чёрт возьми, акты о приёме-передаче?
— Я переложил их на подоконник во время обеда, потому что иначе ты бы заляпал их оладьями.
— Это были творожные запеканки, и вообще, казусов с заляпанными едой документами не было уже давно. Нашёл, — рука взмывает в воздух, победоносно сжимая тонкую перевязанную папку. — Что за чёрт, что он там делает? Гляди, какой-то бродяга стоит через дорогу посреди улицы, уставившись в нашу сторону. Я чего-то не знаю? — недоумённый взор переключается с отдалённого объекта на объект, находящийся в непосредственной близости, и встречает точно такой же недоумённый взор.
Волнами непокорными
Бьёт наотмашь прибой
В место больное.
В море не слышно крика,
Только молящий шёпот.
accident prone.
