Убийца шел по вечерней улице. Точнее, передвигался, потому что ходьбой странные телодвижения молодого человека бомжеватого вида назвать было нельзя. Все части тела Степана горели палящим огнем, а сердце прямо-таки норовило выпрыгнуть из груди через горло и укатиться куда-то далеко-далеко. Стёпа даже ощущал на кончике языка его бешеное биение. Или это состояние ломки заставляло башку чудить? Утешало его лишь одно: скоро он получит дозу, и ломка закончится.
Наркоман даже улыбнулся, представив, как загоняет баян в распухшую и почерневшую вену. Впрочем, улыбаться, как и жить по-человечески, он давно разучился, и оскал наркомана можно было принять за улыбку только при наличии очень развитого воображения. В мыслях о ширке Степан не заметил, как налетел на пожилую женщину, едва не сбив её с ног. Та заругалась, замахала на него зонтиком, но Стёпа ответил ей лишь всё той же идиотской ухмылкой. Он сейчас не замечал ничего: ни луж холодной воды, заполнявшей дырявые кроссовки, ни косящихся на него прохожих, ни холодного ветра, задувавшего под легкую куртёшку. Гудевшая голова Стёпы была занята дурью, и в ней не было места ничему остальному: ни мыслям о матери, ни о бабушке Тоне, которую он менее часа назад собственноручно лишил жизни.
Именно из-за состояния полного неадеквата Степан, двинув прямо к памятнику Героев Плевны, совершил свою последнюю ошибку в жизни. На эту точку он с определенного времени ходить зарекся, это cтало просто опасным, но сейчас известное место тусовки столичных пушеров было ближайшим, а терпеть сил уже не было. Да и как можно терпеть, если по вискам колотят две огромных кувалды, а кишки протыкают раскаленные иглы?
Небольшая группа немногословных ребят, готовых в случае чего броситься врассыпную, стояла рядом с памятником русским солдатам, положившим свои жизни за свободу «братской» Болгарии. Если бы русские гренадеры знали, что в будущем относящиеся почему-то к славянскому этносу южные вороватые братья обменяют оплаченную русской кровью свободу на миску натовской чечевицы, то, пожалуй, подняли бы на штыки вместе с янычарами заодно и самих смуглых носатых чернявых братушек. Ныне же Ильинский сквер облюбовали торговцы дурью, а также избрали местом свиданий представители сексуальных меньшинств. И тех, и других воины, была бы их воля, подняли бы на штыки с не меньшим удовольствием, но, увы, судьбой им была уготована участь всего лишь безмолвно взирать с барельефа на крепких парней в черных кожанках и томных мальчиков с гламурными розами на задних карманах джинсов. Сейчас время педерастов еще не наступило, и потому возле монумента тусовались лишь торговцы дурью.
Степа нервно огляделся по сторонам и с облегчением вздохнул. Ребят Саши Бурята, дилера, которому он задолжал кругленькую сумму, на горизонте не наблюдалось. Значит, можно действовать! Выдохнув, Степан потопал прямо к Фофану, с которым познакомился давным-давно. Именно он когда-то пересадил баловавшегося таблетками и крэком Стёпу – студента Высшей Школы Альпинизма (ВША) на герыч. Социальным альпинистом Стёпа так и не стал, герыч и учеба в одной, отдельно взятой, жизни, оказались несовместимы до степени отторжения. После отчисления из ВШИ социальные лифты для студента закрылись, и ему пришлось пойти работать на автомойку. Временами Степан видел успешно карабкающихся вверх к пикам социальных пирамид бывших сокурсников, которые приезжали помыть свои тачки премиального класса, но делал вид, что не узнает их. Те тоже, в свою очередь, признать в Стёпе человека, с которым они когда-то вместе курили одну сигарету, не спешили…
– Здоров, братуха! – развязным тоном поздоровался Степа, пытаясь фамильярностью сгладить напряжение. У него тут была не лучшая репутация: людей, не отдающих долги, никто не любит, и пушеры не являются тут исключением.
Барыга сделал вид, что не услышал торчка.
– Слышь, братан, мне бы ужалиться! Не бойсь, бубло есть! – уже другим, заискивающим тоном, сказал наркоман, и вытащил кошелек Антонины Владимировны.
Фофан, быстро зыркнув хитрыми восточными глазами, всегда маслянистыми от опиатов, бесцеремонно вырвал кошелек из рук торчка и быстро пересчитал купюры. Затем, поколебавшись, протянул кошелек обратно, деньги, впрочем, не вернув.
– Даже не знаю…Большой косяк за тобой, Стёпа, люди говорят! Людям серьезным людям задолжал…
Затем покосившись на Стёпу, Фофан, что-то прикидывая в уме, сказал:
– Ладно, мне отойти надо, всё равно товар не при мне, стрёмно здесь стало, мусора постоянно метут. Заодно и посельсоветуюсь с кем надо!
Пушер, как-то воровато оглядываясь, что Стёпе совсем не понравилось, потрусил вглубь сквера, на ходу доставая мобильник. Но выбора не было, и Стёпа остался стоять, тупо глядя на памятник и мучаясь от продолжающегося кумара. Минут через десять с довольным видом вернулся широко улыбающийся Фофан.
– Повезло тебе сегодня, торчок, будет тебе товар! Дуй за мной, на один раз получишь! – банчила подхватил клиента под локоть, брезгливо дернул горбатым носом, уловив исходящий от Стёпы запах, и повел куда-то вглубь маросейских переулков, по дороге беспрестанно тараторя:
– Сам понимаешь, мусарня вконец озверела, чуть что сразу закрывают! Видеокамер, с…, везде понаставили!
Степан тупо кивал головой, как бы соглашаясь со всем. На самом деле его абсолютно не интересовали проблемы торговцев дурью, в недрах его черепа стучала лишь одна мысль:
– Ну когда же уже?!
– Пришли, что ли? – с облегчением спросил он, когда Фофан остановился в каком-то глухом тупичке. Кругом были только обшарпанные стены, какие-то заборы и ни одного окна.
– Пришли-пришли! – бодро ответил Фофан…
