Каждое слово Робеспьера сейчас звучит очень ясно. Нет больше ничего: ни шума на улице, ни вздоха, ни случайного хруста в костях или мебели, и даже свечи словно бы умерили свой треск, чтобы не пропустить ничего.

-Верно! – Луи Сен-Жюст не выдерживает. Его натура жаждет деятельности, и он срывается в нее раз за разом. – Верно! Его речи кощунственны! Он презирает все, во что мы верим. Он отрицает всякую святыню и саму свободу!

-А что с Дантоном? – тихо спрашивает Колло. – Его…куда?

                Колло не хочется говорить, и он надеялся, что его вопрос кто-нибудь задаст, но нет…тишина. Вернее, тишины и нет, но именно насчет этого пункта – молчание.

-Я встречусь с ним,- тяжело роняет Максимилиан Робеспьер.

-Что? – это уже вырывается из уст Сен-Жюста. – С этим…предателем?

                И слово «предатель» обращено не к Дантону, а к Демулену. Сен-Жюст знает, что именно с ним Максимилиан хочет поговорить больше. Убедить к отступлению, попросить не вынуждать его к разрушению дружбы.

-Чтобы избежать кровопролития, — в этом тоне запрет на всякое возражение. Сен-Жюст кивает, принимая, но не примиряясь. Он старается не думать  и не представлять:  уговаривал бы Робеспьер его отступить от врага?

                Потому что знает – ответ ему вряд ли понравится.

-За то время, что Дантон на свободе, он вооружит против Комитета весь народ! – ворчит Бийо, зная, что не найдут его слова поддержки.