-А ведь когда-то мы хотели одного и того же…- Жорж Дантон как будто бы не верит, что произносит это вслух, озвучивает, наконец ту мысль, что давно уже родилась в его сознании. – Что с нами стало?
-Мы пошли разными путями, — холодно отвечает Максимилиан Робеспьер. В чертах его снова ярко выражается болезненная бледность.
-Не умея уступать, — усмехается Дантон. Ему горько. И от этой горечи почему-то смешно. Это особенный смех, от которого больно.
***
А ведь когда-то, в самом деле, их было так много, и они все походили друг на друга. Готовые драться, готовые, наконец, сказать то, о чем хорошо и удобно молчалось многие годы. И как бойко они вскакивали на столы и трибуны, как говорили, выкрикивали, какими они были…
Другими.
-Теми же, — Кутон всегда очень наблюдателен. Его паралич обеих ног, усадивший тело в механическое кресло, никак не отразился ни на уме, ни наблюдательности, ни на врожденной тактичности.
Робеспьер выныривает из своих мыслей, словно из глубоких темных ледяных вод. С недоумением смотрит на Кутона, полагая, что задумчивость увела его от всей фразы.
-Ты, Макисмилиан, думаешь, что мы изменились, — это не вопрос. Кутон смотрит так, как будто бы видит насквозь. – Но мы остались прежними. И мы, и весь народ, и вся Франция. Это только изменились обстоятельства…
-Обстоятельства! – это вмешивается уже Сен-Жюст, тревожно и требовательно вглядывающийся прежде в лицо Робеспьера. – Человек сам определяет силу своих обстоятельств!
