Работать ему сейчас дико не хотелось. Надо хотя бы сделать перерыв, чтобы какое-то время получать денег хоть и меньше, но без затрат усилий. После полученного стресса надо восстановить боевой дух – так решил Гена.
  Он устроился вахтером в гостиницу рядом со зданием телецентра. При гостинице было еще и молодежное туристическое бюро. Посидев на вахте несколько дней, Гена порядком разленился. Но деньги-то нужны! Тут зарплата совсем хилая, не случайно вахтерами больше пенсионеры подрабатывают, иногда студенты. 
  Когда его смена подходила к концу, Гена собрался переодеваться, чтобы идти домой, но тут в вахтерскую комнату заглянул румын.
  — Джинсы не нужно? – вполголоса спросил он.
  Гена уже слышал, что приезжающие румыны — в большинстве своем фарцовщики. И этот туда же.
  — И сколько? – спросил он чисто из праздного интереса.
  — Сто. Если от двух до четырех пар – то восемьдесят. Если больше – шестьдесят.
  Арифметика нехитрая. Но тут Гену осенила идея.
  Продажа импортных шмоток, которые в СССР являются дефицитом и показателем благосостояния человека – дело необыкновенно прибыльное, хоть и рискованное. Так называемые «жучки» паслись «на галерке» (под сводами Перинной линии «Гостиного двора») и продавали джинсы тоже за сто рублей. А брали наверняка оптом у таких, как этот румын, по шестьдесят. Навар с каждой пары – сорок рублей. Это месячная студенческая стипендия и треть месячной зарплаты начинающего инженера.
  А что, если самому пожучковать?
  Дело, конечно, опасное, как раз под статью о нетрудовых доходах. Но «жучки» как-то с этим не парились и чувствовали себя вполне спокойно и уверенно. Милиция почему-то их не трогала: видимо у «жучков» были с ней какие-то особые отношения. Но конкуренты завсегдатаям Перинной линии не нужны. Новичка не только изобьют, но и в милицию сдадут. Так что, если промышлять в свободное время фарцой, то делать это нужно не там. Но это не страшно – Ленинград город большой. 
  Деньги для вложения в первую оптовую покупку у Гены были – он еще не успел просадить все доходы от подпольной рюмочной. Надо было еще убедиться в надежности потенциального поставщика. Он ведь под видом «фирмухи» может впарить и подделку, сработанную кустарями где-нибудь в сарае, которая расползается по швам на второй день.
  — Принеси пять, я посмотрю и примерю, — коротко сказал Гена.
  Примерить очень важно. Настоящий импорт собственной кожей ощущается совсем иначе, чем «паленка». 
  Румын ушел, а через некоторое время нарисовался вновь с большой клетчатой сумкой в руках. Из нее он выложил пять свертков.
  Развернув один из них, Гена стянул с себя брюки и начал напяливать на себя новенькие, радующие глаз джинсы.
  Комната изнутри не запиралась. Как в нее вошла заместитель директора гостиницы, он в первый момент даже не заметил. Гораздо раньше увидел ее румын. Он мгновенно покидал свертки в свою сумку, сорвал с Гены примеряемую им пару и в одночасье улетучился, оставив своего контрагента наедине с начальницей. 
  — Вот все и выяснилось, Гена, — вздохнула женщина. – Значит, фарцуешь? Так что, милицию вызывать будем?
  — А зачем вам милиция? – нагло спросил Гена. – В смысле, зачем сор из избы выносить? Я напишу заявление по собственному желанию, и тема будет закрыта.
  — Пиши. Прямо сейчас, на увольнение сегодняшним днем. И как получишь трудовую на руки, чтобы через пять минут духу твоего здесь не было. 
  Гена вышел из гостиницы с недовольным видом. Конечно, обошлось, ну выкинули за шкирку, так с кем не бывает! Но проблема денег опять вставала в полный рост.
  Следующим местом, где он бросил якорь, стал продовольственный магазин, куда он устроился грузчиком. Зарплата – сто пятдесят рублей. Зато к ней прилагалась еще и постоянная дама сердца – Люба из винно-водочного отдела.
  Сошлись они быстро. Люба хоть и постарше, но тридцати пяти ей еще нет. Правда, годилась она только в качестве временной любовницы, а вот на статус жены не тянула. На то были две причины.
  Первая: Люба, хоть и жила одна, но обладала не той жилплощадью, которая бы представляла интерес. Всего лишь крохотная «однушка» в «хрущевке». После развода тут и разменивать было нечего.
  О второй причине Гена сделал вывод, послушав напарников-грузчиков, которые с удовольствием перемывали косточки всем коллегам по торговой точке, хотя почему-то считается, что этим в своем кругу занимаются только женщины, а мужики к такому хобби не склонны. 
  — Любка-то, она чуть на голову тронутая. Говорят, прямо в магазине с какой-то бабой подралась, это не при нас было, тут другие мужики работали, их за пьянку поперли. А сдвинулась она после того, как…
  Оказалось, что раньше Люба была замужем, а жили они втроем с матерью и мужем в «трешке». Однажды Люба вернулась домой раньше обычного и застала мужа и свою мать, его тещу, «в пикантной ситуации». В отношении матери Люба распускать руки не стала, просто крепко обидела ее словесно, а вот мужу досталось по физиономии по полной программе. Голый прелюбодей даже не знал, куда спрятаться от разъяренной фурии, и на каждую прилетавшую оплеуху только тупо моргал. Последствия истории ощутили на себе все. С матерью Люба после этого жить вместе не захотела, и они разменяли «трешку» на две «однушки». А спалившийся муж был просто выставлен за порог: прописать его еще не успели.
  «Поделом такому идиоту, — подумал Гена. – Ты, мутила, сначала сумей прописаться, а уже потом приходуй хоть тещу, хоть тестя, хоть собаку тестя». 
  Правда, тут же он вспомнил и собственные ошибки на этом поприще.
  Но опасность попытки отжать часть жилплощади в случае развода была очевидна. Люба явно неадекватна, может глаза выцарапать, а то и ножом пырнуть, а уже потом подумает, правильно ли сделала. Это не тургеневская барышня Настя.
  Но на роль временной любовницы она вполне подходила – благодаря наличию места для амурных свиданий. Это все же комфорт, не то, что с кем-то в общежитии на скорую руку. Конечно, рано или поздно она поставит перед ним вопрос: а что потом? Но на это Гена с очаровательной улыбкой ответит ей: «Супчик с котиком, дорогая». 
  А вот для загса он наметил себе совсем другую кандидатуру. 
  Совершенно случайно Гена познакомился с Эммой Эдуардовной, вдовой коллекционера Фришера, и за небольшой срок сумел расположить ее к себе. На это Гена был мастер. Вдова, в отличие от Любы, была основательно старше него, ей недавно исполнилось «ягодка опять». Внешностью она не блистала.
  Но зато квартира! И… то, что внутри нее!
  Оказавшись в первый раз в гостях у новой знакомой, Гена ощутил себя дикарем-островитянином перед бусами, разложенными предприимчивыми португальцами.
  Чего только не было в этой квартире! Ковры и гобелены, старинные статуэтки и посуда, с которой не побрезговали бы кушать и короли. Что касается картин, то казалось, что сюда переехал один из залов Эрмитажа.
  Все это великолепие тянуло на огромные суммы в любой валюте. Было не совсем понятно, как советское государство, отнюдь не поощряющее появление потенциальных миллионеров, безучастно позволило покойному Фришеру собрать такое богатство в руках отдельно взятого частного лица.
  Впрочем, были и другие претенденты. Эмма Эдуардовна поведала, что был момент, когда в ее отсутствие квартиру почти уже ограбили, и только активная жизненная позиция двоих случайных прохожих, позволила милиции вовремя поймать преступников за руку, и культурные сокровища вернулись на свое прежнее место.
  Гена немало бы удивился, если бы знал, что одной из этих случайных прохожих была его бывшая жена Настя. Хотя, если разобраться, это была и она, и… не совсем она.
  Молодой аферист с трудом удержался, чтобы не пуститься в пляс. В его дверь громко стучалась компенсация за все прежние неудачи. К тому же, Эмма Эдуардовна случайно обмолвилась, что квартира ей дорога как память, поэтому она отсюда никогда не переедет.
  Это откровение вызвало у Гены очередное ликование. Если ему по результату пребывания в качестве любовника удастся склонить вдову Фришера к визиту в загс, то в будущем, после получения прописки и подстроенного им развода, он сможет проявить великодушие, избавив Эмму Эдуардовну от размена квартиры – в обмен на переход к нему части культурных ценностей. Тогда он и с собственной квартирой вопрос как-нибудь решит, и на многое другое еще останется.
  После жаркой постельной баталии Гена и его новая пассия неспешно пили чай с лимоном, он осыпал вдову комплиментами, а она таяла от них, словно Снегурочка.
  Гена уверенно шел к своей цели.
  Работать в магазине он продолжал и Любу тоже бросать не собирался, хотя по понятной причине его безусловной фавориткой была Эмма Эдуардовна. Но Гена был мужичком запасливым, в жизни всяко может сложиться, вдруг и Люба на что-то сгодится со своей «однушкой». Уровнем тестостерона природа его не обделила, поэтому в качестве самца его вполне хватало на двух женщин, визиты к которым он равномерно чередовал, построив подобие графика.
  Но если из Любиной хрущевской «однушки» нечего было бы захватить с собой даже в качестве памятного сувенира, то в хоромах Эммы Эдуардовны Гене каждый раз приходилось выдерживать тяжелейшую схватку с бесом-искусителем. Здесь было много того, что по объему вполне можно было бы незаметно вынести, но – делать этого нельзя! Начнешь мелочиться – сорвешь крупную игру.
  Зато в магазине с этим было куда проще. После каждой смены Гена незаметно выносил в сумке колбасу, сыр, масло. Все это он притаскивал Эмме Эдуардовне под видом «покупки», поддерживая в ее глазах свой имидж хозяйственного и заботливого мужчины, то есть любые подозрения в альфонсизме отметались уже в зародыше.
  В один из вечеров, когда закончилась смена, Гена закинул в сумку пару свертков масла, сыра и колбасы и, присвистывая, спокойно направился мимо кассы в сторону выхода. Выходить после смены все работники магазина могли только через торговый зал, ворота для приемки товара предусмотрительно запирались. 
  Но когда он уже прошел половину пути до выхода, кассирша вдруг его окликнула и попросила раскрыть сумку.
  Гена похолодел. Раньше его никто останавливать не пытался.
  Он сделал вид, что не услышал, и ускорил шаг. Но сотрудницы зала его опередили, подбежав к выходу и перекрыв его живой стеной. 
  Гена был вынужден раскрыть сумку, и оттуда тут же были извлечены злополучные свертки.
  Всеобщий ропот был заглушен пронзительным криком Любы:
  — Мразь! Гаденыш! А потом у нас из-за него из зарплат высчитывают! Да я тебя…
  Она подскочила к Гене, намереваясь обрушить на него град оплеух, но в последний момент вдруг остановилась и даже отдернула руку.
  Как бы ни была Люба «неадекватна», соображаловка у нее присутствовала. Ведь Гена-то интеллигентскими комплексами на предмет рыцарского отношения к женщине не отягощен, а значит, непременно вмажет ей в ответ.
  Откуда-то появившаяся Антонина Викторовна, директор магазина, проговорила:
  — Знаешь, Гена, а ведь я сразу почувствовала, что ты с гнильцой. Все откладывала с этим, а сегодня все же позвонила на твое прежнее место работы, в гостиницу, и там узнала, что ты фарцовщик. Поэтому и велела тебя на выходе проверить, и выяснилось, что ты еще и вор. Сейчас буду звонить в милицию.
  — А вот это зря, Антонина Викторовна, — ухмыльнулся Гена, к которому уже вернулось самообладание. – Мне ведь тоже будет, что милиции показать. Например, потайную кладовку, где у вас дефициты хранятся. Кофе растворимый, консервы со всякими там деликатесиками, колбаса сырокопченая, бананчики эквадорские. Не в торговый зал они отправляются, а расходятся куда-то по другим каналам. Так что давайте, звоните в милицию, звоните.
  Он с удовольствием отметил, как изменилось лицо директора после его реплики, и поспешил развить успех:
  — Давайте-ка лучше полюбовно разойдемся. Я сейчас заявление на увольнение напишу, и больше вы никогда меня не увидите.
  К Антонине Викторовне вновь вернулся дар речи. Она коротко сказала:
  — Иди ко мне в кабинет.
  Когда Гена, сидя в ее кабинете, писал заявление «по собственному желанию», она все же не удержалась от едкого вопроса:
  — Кто же тебя в детстве воровать-то научил?
  — А тот же, кто научил вас дефицит припрятывать, — лучезарно улыбнулся Гена. – Так что, мы с вами одного поля ягоды. Грех нам ссориться, лучше давайте дружить и сотрудничать. Вы будете по-прежнему деликатесы тырить, а я – находить для них новые каналы сбыта. Заодно могу и по постельным делам вас ублажать. Вы, конечно, не первой молодости, да и красотой не блещете, зато и я не привереда какой-нибудь, которому только свежатину на стол подавай. Люба подтвердит, если что. 
  — Пошел вон, — тихо сказала директор, которая уже успела поставить в его трудовой книжке свою подпись, и шлепнула на страницу сверху печать.
  Сунув трудовую в сумку, Гена размашистым шагом вышел из магазина. Плевать он хотел на потерю этой работы, как и любой другой. Таких рабочих мест в городе вагон и маленькая тележка, да и о психопатичной Любе жалеть нечего. Его главный актив, за который надо держаться обеими руками – это Эмма Эдуардовна с ее квартирой, а главное – ее антикварным содержимым.
  Вечером он к ней и завернул. Но совершенно не был готов к неприятному сюрпризу.
  Когда он позвонил, дверь открыла не она, а жилистый мужчина средних лет, лицом очень похожий на французского актера Бельмондо. Был он в халате, а вот в прихожей на вешалке красовалась офицерская шинель.
  Военных Гена терпеть не мог. Это пошло со времен его срочной службы, где его регулярно отправляли «на губу». Причина была проста: он повадился постоянно бегать из части в самоволку на свидания с местными красотками. Закончилась эта эпопея тем, что Гену отловили местные парни и обошлись с ним так, как поступили бы с нарушителем конвенции Паниковским остальные сыны лейтенанта Шмидта.
  — За что вы меня бьете, идиоты?! – вопил Гена, катаясь по земле и пытаясь уворачиваться от ударов. – Девок же много!
  — Девок много, — согласились парни, продолжая методично месить его ногами. – Но тех, которые дают – мало.
  После экзекуции нарушитель конвенции несколько дней провалялся в госпитале, а оттуда отправился прямиком на гауптвахту, где провел довольно продолжительное время. Из-за частых дисциплинарных взысканий репутация Гены в глазах офицеров части находилась ниже плинтуса, поэтому их отношение к нему было лишено сочувствия и понимания.
  Вот и этот незнакомый мужик смотрел на Гену без симпатии.
  — Молодой человек, вам не надо сюда ходить. Вас здесь больше никто не ждет.
  — А пусть она мне сама это скажет, — запальчиво потребовал Гена.
  Эмма Эдуардовна, тоже в халате, тут же вышла в коридор.
  — Прости, Гена, но я больше тебя сюда не зову. Мне надо как-то свою жизнь выстраивать, Женя вдовец, скоро в отставку выйдет, и ему тоже быть одному не в радость. А то, что у нас с тобой было… Просто баловство, но оно не может же продолжаться вечно.
  Удар был жестокий. Все матримониальные планы Гены с последующей после развода реквизицией части накопленных богатств в одночасье рухнули под откос. Может, он излишне промедлил, и надо было сделать Эмме Эдуардовне предложение раньше, чем его опередил этот нежданный соперник в погонах?
  Не зная, на ком сорвать раздражение, Гена толкнул Женю в грудь и зло сказал:
  — Небось, на квартиру и культурные ценности запал, сапог?
  Бельмондо перехватил его руку, ловко закрутил ее сзади за спиной, развернув Гену на сто восемьдесят градусов, и сильным толчком придал ему ускорение.
  Через открытую дверь Гена вылетел на лестницу, с трудом сохранив равновесие и удержавшись на ногах. Дверь за его спиной захлопнулась.
  Чтобы оставить за собой последнее слово, Гена со злости расстегнул ширинку и помочился на закрытую дверь, после чего побрел по лестнице вниз, бормоча ругательства в адрес новообразованной пары.
  — А дальше-то что делать, что дальше? – вслух спросил он себя, оказавшись на улице. – А, вот! Позвоню-ка я Артему.